Русские

Павел Дмитриевич не подъехал. Заскочил на десяток минут зам по информационной политике. Поднял бокал вина, очень хорошо выступил, коротко проанализировав речи, звучавшие на открытии. Опять говорил профессор Михаил Аркадьевич и очень радовался, что Пионерск не переименовали: «Пионерск это ведь не столько напоминание о нашем советском прошлом. О ребятишках в алых галстуках. Нет! Пионер значит — первый. Первопроходец! И, друзья, вы не только первопроходцы, вы ещё и, как я увидел вас, первенцы нового поколения россиян!» Что-то в таком духе…

Было много песен. Пели и свои под гитару, и даже московская звезда под фонограмму-минусовку. Голос у нее оказался действительно завидный, а песня — так, какими-то кабинетными творцами написанная. Особенно резал уши бравурный, неграмотный припев, прозвучавший раз десять:

Полгода днём, полгода ночью
Стоят на вахте мужики!
Полгода днём, полгода ночью
Дают огонь газовики!

Людям, как заметила Валентина Петровна, не понравилось. И певица тоже, кажется, поняв это, взяла у кого-то из бардов гитару и так хорошо, задушевно, аж до слёз жалостливо исполнила «У церкви стояла карета»… За эту песню ей долго и искренне хлопали, а потом приглашали посидеть за каждым столиком.

Салатов, колбасы, карбоната, солёной рыбы под конец осталось предостаточно; алкоголь тоже выпили не весь, и Валентина Петровна не имела ничего против, когда самые упорные участники банкета стали собирать еду и бутылки в будто специально для этого припасенные пакеты. Ничего, пускай вволю наделикатесничаются, пропустят ещё по паре-тройке стопочек «Гжелки», заказанной с самого завода. Но всё же посчитала нужным напомнить: «Только завтра в десять ноль-ноль — без опозданий!».

И вот теперь обессиленная, отяжелевшая от усталости и всё же счастливая, Валентина Петровна возвращалась домой. Колеса «Тойоты» подскакивали на кочечках, проваливались в ямки боковой, почти окраинной улицы; огромными хлопьями валил липкий, мокрый снег, и дворники монотонно-усыпляюще поскрипывали о лобовое стекло.

Геннадий помалкивал, но то и дело зевал и почти не старался объезжать неровности дороги. Заметно было, что и он страшно устал и, наверное, раздражён тем, что, как всегда, остался на обочине общего праздника. Так, пощипал чего-нибудь на кухне ресторана или в офисной столовке… Ну и что?! — возмутилась Валентина Петровна своему странному состраданию. — Он знал, куда устраивался… Зарплата чуть ниже, чем у неё самой, квартиру дали в том году новую — на трёх человек три комнаты… Работает — и хорошо. Хорошо, что хорошо работает. Даже не хорошо, а должно быть в порядке вещей. Без опозданий, без путаниц по его вине, тем более без аварий. Тьфу, тьфу, тьфу…

— Приехали, Валентина Петровна, — буркнул Геннадий.

— Да? — Она заморгала глазами, завертела шеей, словно со сна.

Действительно, автобусик стоял перед её домом, над дверью подъезда горел голубоватым светом фонарь, освещая две, наверно, удобные скамейки с резными спинками, на которых Валентине Петровне пока что посидеть не доводилось. Состарится, хм, может, и насидится. Два года, вообще-то, до законной пенсии осталось…

— Ладно, Геннадий, до завтра, — открывая дверцу, вздохнула Валентина Петровна. — Завтра в восемь часов.

— Да, да, — тоже вздохнул водитель, — как штык. — И, наверное, чтоб попрощаться на более приподнятой ноте, сказал вообще-то ненужное: — Я, как подъезжать буду, позвоню на сотовый. Хорошо?

— Конечно. Как всегда… Ну, счастливо.

— Спокойной ночи.

В этот дом, первый, построенный по-новому, отвечающий современным требованиям, семья Валентины Петровны переехала несколько лет назад. Тогда три комнаты плюс просторная кухня и лоджия казались пугающе необъятными, до тоски пустыми, тем более что, переезжая, почти всю старую мебель выбросили, а новая появилась не за один раз. И какое-то время любой резкий звук отлетал от стен пронзительным, острым звоном.

Но очень быстро квартира заросла даже не вещами, а беспорядком — торчащими отовсюду трубками газет, постиранным, высушенным, но не убранным в шкаф бельём, сыновьими дисками для компьютера, букетами засохших цветов, принесённых Валентиной Петровной с торжеств… И вспоминая в просторном и светлом подъезде об этом давящем хламе, Валентина Петровна каждый вечер чувствовала раздражение, даже злость накатывала на мужа и сына, которые не умеют создать уюта, не чувствуют в нём потребности. А ей некогда.

В редкие выходные она с утра давала себе слово посвятить день генеральной уборке, но в итоге её хватало только на то, чтобы перемыть посуду, приготовить что-нибудь необычное да вынести в мусоропровод самый уж откровенный хлам.

Сегодня, как только открылась дверь, на Валентину Петровну пахнуло пылью, кислятиной (опять суп в холодильник сунуть даже не удостоились!), засвербило в носу от застоявшегося сигаретного дыма (просила же столько раз курить выходить на лоджию или в подъезд!). И так захотелось ей швырнуть сумку, устроить разнос…

— Алексей!.. Никита!..