Русские баптисты и духовная революция (1905–1929 гг.)

Политические страсти, пробужденные в начале 1917 г., затронули и церковную жизнь. Отчасти такова была тенденция к политизации, которая затронула все сферы русской жизни во время политической нестабильности и социальной борьбы. Первый редакторский материал в «Слове истины» провозгласил идеалом христианскую веру, которая будет активно включена в строительство новой России. Но тот же самый Голяев, который в письме Дею Мазаеву восхищался общественным активизмом, порожденным революцией, также замечал, что новая свобода стала источником раздоров среди верующих [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 68, п. 2, л. 5 об.]. Несколько месяцев спустя, посещая старую общину в Нововасильевке Таврической губернии, Василий Иванов к своему неудовольствию обнаружил, что верующие погружены в споры о политике, забыв о духовных предметах. Община, писал он, «является в жалком состоянии, где братья слишком отдались современному течению и сильно увлекаются социальными вопросами, о чем они при всякой встрече только и говорят» [Иванов 1917: 198][134]. Иванов, радовавшийся участию баптистов в политической жизни Баку в начале марта, по-прежнему, как много лет назад, не пришел к окончательному выводу, какую роль должны баптисты играть в мире сем. Знаменательно, что на майском съезде евангельских христиан их союз, всегда так покорно следовавший за своим вождем Прохановым, постановил, что верующих не должны отвлекать политические вопросы и что предложенная Прохановым христианско-демократическая партия «Воскресение» должна считаться частной инициативой отдельных членов Союза, не будучи связана с Союзом как организацией [Отчет 4-го Всероссийского съезда 1917]. Хотя чаяние революции духа, или русской Реформации, стирало грань между священным и мирским, между религиозными и социальными вопросами, все равно евангелики пребывали в сомнениях по вопросу о том, насколько им следует участвовать в светской политике[135].

Баптистские лидеры могли публично назвать Иисуса революционером, но куда труднее было повлиять на верующих, которые делали из подобных заявлений свои практические выводы. Несомненно, среди евангеликов пользовался определенной популярностью образ Христа-революционера. Как написал один солдат с передовой, получив евангельские журналы, «сколько было книг политических различных направлений, но между ними не попадается книги, говорящей о великой политике Иисуса» [Финогенов 1917: 229; о подобных взглядах также 123, 147]. Автор статьи в «Слове истины» восхищался тем, насколько современно звучат слова Иисуса в революционное время: Кто больше, будь как меньший, и начальствующий – как служащий, – это идеально свободные порядки, это левее демократической республики, это свободы, которые едва достигаются в обещаниях анархистов и коммунистов. Да, поистине, где Дух Господень, там свобода!»[136]Некоторые местные общины считали, что непосредственно соперничают с политическими группами в агитации. Член трапезундской[137] общины с гордостью сообщал, что они собираются «в центре города – в самом бойком месте, где расположены клубы политических партий» [Варганов 1917:196]. Но представляло ли христианство отдельную партию или верующим следовало нести учение Христа в политическую жизнь, используя уже существовавшие политические силы светского мира?

Когда лидеры евангеликов говорили с ними о политических вопросах, они в основном обращали внимание на права, а не на экономические принципы. Например, когда Павел Павлов говорил о политических требованиях баптистов, на первый план были выдвинуты гражданские права и либерально-демократическая политическая система. Не очень понятно было, что он подразумевал под социализмом. Судя по всему, «социализм» часто означал нравственный идеал социальной гармонии и отсутствие эгоизма у членов общества, а вовсе не какой-то конкретный план, связанный с равным распределением богатства или государственной собственностью на средства производства. Более того, Павлов говорил, что у русских баптистов нет никаких претензий к их могущественным и богатым западным братьям, британскому премьер-министру Дэвиду Ллойд-Джорджу или промышленнику Джону Рокфеллеру, пока их власть и богатства используются на общее благо [ПВП 1917: 24].