Русские баптисты и духовная революция (1905–1929 гг.)

В мае 1930 г. студенты Антирелигиозного отделения Ленинградского государственного университета отправились под Сталинград, чтобы исследовать окрестные религии. Один из профессоров, возглавлявших группу, однажды вечером пригласил с собой юного оператора Анатолия Терского поснимать крещение евангельских христиан в Волге. Когда Терской выразил изумление, что новообращенными были трое молодых рабочих с металлургического завода «Красный Октябрь», профессор ответил, что баптисты и евангельские христиане успешнее всех других сект привлекают в свое движение молодежь. Их секрет, пояснил он, в разнообразии методов, которые они используют:

Существует христсомол – Союз христианской молодежи… Организационно – нечто подобное нашему Комсомолу. Сектанты вообще частенько перенимают методы нашей работы. Параллельно с советскими праздниками устраиваются свои.

Затем профессор удрученно заметил, что в тот вечер в «Бапсомол» (как он называл эту организацию) войдет три новых члена и комсомол ничего с этим не делает [Терской 1930: 14–15].

Иностранные наблюдатели в то время и исследователи в последующие годы неоднократно отмечали очевидные параллели между организациями верующих и большевистскими организациями. К примеру, Ричард Стайтс в своей работе об утопических экспериментах времен Русской революции пишет о смешанной реакции коммунистов на «сознательное подражание большевистской фразеологии и большевистским ритуалам с целью выиграть у большевиков»: сами большевики смотрели на это одновременно с раздражением и с интересом. Большевики, встревоженные внушительным числом обращений в баптизм, в свою очередь, «призывали своих активистов перенимать методы сектантских групп». На примере баптистов – ив особенности Бапсомола – видно, насколько глубоко мог заходить синкретизм религиозных и революционных идей и методов агитации в раннесоветский период [Stites 1989: 121][183] Однако ситуация не сводилась к простому подражанию друг другу верующих и большевиков.

Представление о том, что между религиозным и политическим радикализмом существуют явные параллели, всегда отмечало отношения между евангеликами и большевиками. Еще в середине 1920-х годов представители советского руководства, выступавшие за мягкую политику в отношении сектантов, обосновывали свою позицию тем, что сектантские сообщества могли послужить ценными «образцами» коммунального общежития и взаимопомощи, у которых многому может научиться население. В свою очередь, баптисты и евангельские христиане еще в 1918 г., когда советская власть еще не определилась с курсом сектантской политики, подчеркивали совместимость религиозных убеждений и коммунальных практик ранних христиан с построением социалистического общества, см, например, [Слово истины, № 13 (1918): 98; Утренняя звезда, № 3–5 (1922): 4]. Как мы уже видели, дела не расходились с заявлениями, поскольку верующие основывали на селе сельскохозяйственные коммуны, а в городах артели, вырабатывая там новый христианский способ общежития, и даже планировали построить целый утопический Город Солнца, или Евангельск [Проханов 1925а; Тимошенко М. Д. Новый, или христианский быт, в ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 84, п. 6, л. 1-10; Таш-Отлу-Кей 1928]. В общинах евангеликов пелись различные христианские переделки «Интернационала» [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 452, л. 1–1 об.][184]. Но к концу 1920-х годов именно по причине этих раздражавших правительство параллелей новый партийный лагерь, теперь взявший власть в свои руки, определил евангеликов как наиболее опасную из всех религиозных сил.