Русские баптисты и духовная революция (1905–1929 гг.)

Подобная попытка завлечь население в общественные организации возникла в ответ на изменившиеся общественно-политические условия начала 1920-х годов. В самом рабочем классе произошли изменения после 1917 г., которые заставили партию пересмотреть свои взгляды на то, кого следует считать пролетарием. Важнейшими из этих перемен был крах общественной структуры во время Гражданской войны, оставившей в наследство раннему НЭПу огромное число безработных, никогда не имевших опыта фабрично-заводского труда; к тому же, непонятно было, как следует классифицировать бывших рабочих, которые теперь стали членами государственного и партийного аппарата. Утвердившись во власти, большевики теперь должны были донести ценности своей революции до огромного сельского населения. В результате, утверждает Шейла Фицпатрик, большевики «перешли к концепции формативного пролетарского опыта как главной характеристики, определяющей классовую принадлежность». Первоначально это означало опыт работы на фабрике до революции или службу в Красной армии во время Гражданской войны. Но по мере того как предреволюционный и послереволюционный периоды отходили в прошлое, большевики постепенно «по-новому стали определять понятие пролетарского сознания, превратив его в понятие о революционной, а в конечном счете – о гражданской ответственности» [Fitzpatrick 1991: 16–17,24]. На этом фоне партия стала проявлять интерес к массовым общественным организациям, особенно после 1924 г. Участие в общественных и партийных организациях, таким образом, должно было стать средством распространения советских социалистических ценностей.

Эта цель была особенно важной в свете опасений большевиков, что НЭП приведет к появлению новой буржуазии. Как отмечает Элизабет Вуд, «в 1923 г…. вопрос быта впервые стал рассматриваться вне клишированной риторики первых пореволюционных лет» [Wood 1997:194]. Как можно было построить новое общество с социалистическими ценностями, когда страна «отступила» к смешанной форме экономики? Словами Моше Левина, большевиков мучал «культурный разрыв» (culture lag), который возник из-за «несоответствия партийной идеологии и жалких устремлений и разочаровывающей реальности мелкобуржуазной страны» [Lewin 1994:216]. Атеизм также был важным компонентом идеального пролетарского мышления, но его было не так легко культивировать. С организационной и идеологической точек зрения, религиозные группы представляли собой особую опасность, поскольку в их лице перед большевиками вставали сразу три проблемы: влияние традиционной культуры, мелкобуржуазные семейные ценности и альтернативные формы социальной организации.

Многочисленные партийные заявления рисовали баптистскую веру в качестве идеологии, удивительно подходившей для сложной эры НЭПа. Уже в феврале 1922 г. в резолюции ЦК говорилось, что общественные условия Советской России давали особенно плодотворную почву для того, чтобы произошел «уклон в протестантско-евангелическую сторону». «В связи с происшедшим колоссальным социальным сдвигом, – говорилось в резолюции, – можно ожидать в массах (особенно крестьянских) и изменений в их «идеологии». В частности, в области религиозной можно ожидать уклона в сторону рационализации мистического доселе религиозного миросозерцания и использование этого сдвига буржуазными элементами». Таким образом, заключали авторы резолюции, «необходимо разъяснить, что этот уклон в протестантско-евангелическую сторону представляет опасность нового духовного закабаления масс»; цит. по: [Критика религиозного сектантства 1974: 17]. Часто высказывалась мысль, что упадок Православной церкви в раннесоветский период был связан с тем, насколько успешно баптистам и евангельским христианам удалось модернизировать свою проповедь и свои методы агитации, отвечая мелкобуржуазным чаяниям, которые, как утверждали большевики, вызвал к жизни НЭП. Рационалистический подход евангеликов к Библии, их принципы индивидуального активизма считались конгруэнтными процессам, происходившим среди русского населения – причем не только в среде буржуазных элементов и кулаков, но и среди тех, кого большевики видели своей вотчиной – рабочих, крестьян и молодежи, столкнувшихся с трудностями строительства социализма[186]. Нэп, как провозгласил один местный партийный чиновник на одном собрании в Москве в 1926 г., был для сектантства «питательным бульоном» [РГАСПИ, ф. 17, оп. 60, д. 792, л. ПО].