Русские баптисты и духовная революция (1905–1929 гг.)

Конечно, обвинения в «космополитизме» в адрес русских евангеликов были не полностью беспочвенными. Опыт взаимодействия с немцами и преследование их собственной веры в России заставляли русских баптистов воспринимать себя как особенную группу. Но, как говорил Уильям Джеймс, в новообращенном «религиозные идеи, прежде периферийные в его создании, теперь занимают центральное место, а… религиозные цели становятся главным центром приложения его энергии» [James 1978: 203]. Конечно, убежденность в том, что они обрели истинную веру, делало русских евангеликов интернационалистами, которых больше интересовало духовное, а не этническое родство. В евангельской прессе положительно оценивались межэтнические мероприятия, когда проходили совместные встречи латышских, эстонских и русских общин в Петербурге или русских, немецких и еврейских баптистских общин в Одессе [Баптист, № 7 (июнь 1907): 30; Иванов 1908: 21]. Некоторые верующие неславянского происхождения связывали свою судьбу с русскими баптистами. Среди них был немец Иван Каргель, член первой тифлисской общины, а впоследствии ведущий теолог русского баптизма[93]. Пресвитер петербургской общины Вильгельм Фетлер был латышом и первоначально служил как в русской, так и в латышской общине столицы.

Связь их веры с иноземцами с самого начала движения для баптистов России могла выступать как источник одновременно гордости и тревоги. В 1908 г. Иванов писал в «Баптисте»: «Вопрос о том, откуда вера, сам по себе не имеет значения, и верующие не останавливаются на нем… он интересен исключительно с научной точки зрения». Но в той же самой статье он признавал, что русские баптисты подвергаются давлению со стороны общества, которое одержимо вопросами национальности, отмечая, что

утверждение православных духовных писателей о том, что баптизм занесен к нам немцами, имеет в своей основе все ту же цель зачернить сектантов в глазах православной массы… а известно, что простой народ до сих пор ко всему «немецкому» относится неприязненно [Баптист, № 9 (сентябрь 1908): 24].

На всех уровнях, от сельского схода до церкви и правительственного кабинета, духовный выбор баптистов подвергали критике в свете глубокой обеспокоенности вопросами национальной и этнической принадлежности.

Баптистская духовность и русская душа

С самого момента возникновения русского баптизма православные антисектантские миссионеры задали тот категориальный аппарат, который будет применяться в общественной дискуссии об этом новом религиозном феномене. В своем собственном мнении и в силу своего положения в структуре государства Православная церковь была основным официальным стражем русской культуры и главным пропагандистом русской идентичности. В результате вопросы о природе религиозной принадлежности русских и «русской душе», а также о том, как следует противостоять новым веяниям времени, не сходили со страниц сочинений православных писателей, стоило им начать говорить о религиозном сектантстве. Происходило небывалое прежде явление: массовое обращение русских, белорусов и украинцев (в источниках все они описываются как русские), то есть тех людей, на безраздельное обладание душами которых Церковь заявляла свое исключительное право, в западную форму христианства. Это явление обострило вопрос, который мучил все российское общество: какое место в России занимают западные ценности. В особенности после 1905 года православные клирики стали остро чувствовать, что они живут в революционную эпоху, во время, как написал один православный профессор-миссионер, «переоценки всяких ценностей, когда так часто белое представляют черным, а черное – белым» [Русские сектанты 1911: 1]. Православные деятели видели свой долг в том, чтобы держаться прямого пути, сохраняя православную веру и то, что они считали подлинно русскими ценностями и подлинно русской идентичностью. В этом духе отчет обер-прокурора Святейшего Синода за 1905–1907 годы ностальгически вспоминает более простое и более святое прежнее время, сокрушаясь о пагубном действии новых идей: «Святая Русь не знала сектантства. <…> Сектантство есть продукт культуры западноевропейской, мост к неверию. И в этом отношения оно враждебно не только Церкви православной, но и подлинной природе русского человека» [Всеподданнейший отчет обер-прокурора Святейшего Синода 1910: 159–160]. Многие современники, представлявшие Церковь, государство, либеральную или левую интеллигенцию, и даже сами евангелики разделяли мнение, что религиозное диссидентство было порождением переходного времени в истории России. Споры велись лишь о том, насколько пригодна новая религиозная тропа для русской души.