Русские баптисты и духовная революция (1905–1929 гг.)

Для их «веры» необходимо была и свобода слова, так как они хотели проповедовать свою веру; и свобода совести, так как они хотели открыто исповедовать то, во что они верили; и свобода собраний, так как им нужно было собираться самим для выполнения установленных обрядов богомоления и собирать других для проповеди; и свобода печати, так как им нужно было издавать книги как для своей потребности, так и для пропаганды. Им нужна была хоть самая умеренная, но конституция [Бонч-Бруевич 1910:181–182].

Таким образом, существовало убеждение, что баптисты руководствуются рациональным подходом к вере и признают, что требования этой веры побуждают их желать другого политического порядка, чем тот, что существовал в самодержавной России.

Православные авторы разделяли представление о том, что оставившие Православную церковь бросали вызов политическому stafr/s quo, однако они приходили к другим выводам. Сама идея, что русские могут обращаться в баптизм, согласно таким авторам, угрожала подорвать русский характер государства. В одном антисектантском пособии содержится типичное объяснение связи между православием и самим существованием России:

…Так как православная вера составляет главную основу национального самосознания русского народа, то с разрушением первой подвергается неизбежной опасности и последнее. История ясно свидетельствует, что русский человек, изменивши православной вере, разрывает свою внутреннюю духовную связь с русским народом и становится космополитом (наша либеральная интеллигенция) или даже ассимилируется с другой национальностью (ополяченные, вследствие перехода в католичество, западнорусские дворянские фамилии). Таким образом, рационалистическое сектантство оказывается чрезвычайно вредным не только с православно-церковной, но и с государственной точки зрения… [Гумилевский 1910: 4].

С самого начала организованного антисектантского миссионерского движения в конце 1880-х годов его лидеры подчеркивали подобные гипотетические последствия религиозного диссидентства для того, чтобы привлечь внимание государства к своей деятельности и заручиться у него материальной поддержкой. В частности, закон 1894 г., направленный против штундистов, представлял собой победу православной миссии, поскольку здесь интересы Церкви уравнивались с государственными интересами [Наше дело 1896: viii; Миссионерство 1896: 57–74; Маевский 1954: 19, 59,165].

Как мы уже замечали в начале этой главы, видные государственные чиновники принимали аргумент Церкви, что принадлежность к православию непосредственно связана с политической благонадежностью. Понятие духовной связи между государством и народом постоянно фигурирует в государственных документах, а исповедание православия становится решающим критерием для определения лояльности подданного. В преамбуле к новым правилам от 14 апреля 1910 г., касающимся сектантских съездов, министр внутренних дел Петр Столыпин обосновал ограничение участия в них иностранцев тем соображением, что в России между государственной и религиозной жизнью существует тесная связь, а потому активное участие иностранцев, не имеющих «духовной связи» с Россией, в религиозной жизни российских подданных, а тем более руководство этой жизнью совершенно неприемлемо [РГИА, ф. 821, оп. 133, д. 1, л. 64–64 об.; л. 75]. К тому же правительство питало глубокое убеждение, что баптистское религиозное учение было несовместимо с политико-религиозными принципами Русского государства и не подходило для русских подданных. Об этом же прямым текстом было написано в проекте конфиденциального письма начальника департамента духовных дел от 1911 г.: