Русские баптисты и духовная революция (1905–1929 гг.)

Баптистское движение, перенесенное к нам с Запада, принесло с собой и такие приемы и формы для выражения своей жизнедеятельности, которые, выросши на почве рационализма и в условиях западноевропейской свободы совести, имеют в виду не столько удовлетворение молитвенно-религиозных потребностей членов баптистской секты, сколь наиболее успешную евангелизацию русского православного населения в баптистском духе [РГИА, ф. 821, оп. 133, д. 196, л. 207 об.].

Далее говорилось, что вследствие своего происхождения это движение совершенно игнорирует любые законы, ограничивающие его миссионерский энтузиазм. Свобода совести – это западноевропейское понятие, чуждое русским ценностям. Само присутствие баптистов в России было свидетельством проникновения этого понятия в русскую общественную жизнь в то время, когда российское правительство все более подозрительно смотрело на собственные уступки западному либерализму, вынужденно сделанные им после 1905 г.

Баптисты и патриотизм

В атмосфере, где православие увязывалось с политической и культурной лояльностью, русские баптисты различными способами старались подчеркнуть свой патриотизм. Если антиштундистский закон 1894 г. приписывал штундисту отвержение любой власти, то верующие искренне стремились выказать свое уважение к существующему правительству, чтобы добиться признания в качестве законопослушных граждан России. Даже прежде легализации движения в полицейских отчетах регулярно отмечается, что во время молитвенных собраний в помещении на видном месте располагается портрет царя [Кальнев 1911: 29; РГИА, ф. 1022, оп. 1, д. 14, л. 64; ф. 821, оп. 133, д. 177, л. 125]. После 1905 г. таких проявлений патриотизма стало еще больше. Съезды часто открывались пением государственного гимна или молитвой за монарха. Хотя существуют свидетельства, что среди баптистов ходили антицаристские настроения, царю посылались официальные обращения, в которых его благодарили за дарование свободы вероисповедания [РГИА, ф. 821, оп. 133, д. 177, л. 225 об., 320]; споры по этому поводу см. в [ГМИР, колл. 1, оп. 8, д. 32, л. 1–6]. Стратегический аспект такого официального монархизма особенно хорошо проявлялся на большом плакате, который баптисты напечатали в 1911 г.: вокруг портрета царя с легендой «Боже, царя храни» были размещены тексты всех законов и правительственных постановлений, которые даровали неправославным христианам право свободно проводить молитвенные собрания. Другой пример – обращение к правительству от 1913 г., где петербургский пресвитер Фетлер предлагал в честь трехсотлетия правления дома Романовых даровать дальнейшие религиозные свободы и прибавить к титулатуре царя эпитет Tolerant [РГИА, ф. 821, оп. 133, д. 253, л. 13; д. 196, л. 186].

Так же, как Фетлер пытался легализовать стремление своей группы к религиозному плюрализму, предлагая вписать его в самое средоточье монархической власти, изменив царский титул, прочие баптисты перенимали язык и образы русской национальной истории и различные формы русской национальной культуры, чтобы показать свое собственное видение России нового рода, где всем предоставлена свобода совести. Любовь к своей стране и восхищение достижениями западной Реформации здесь смешивались в своеобразное русское мессианство. После 1905 г. евангелики с энтузиазмом пользовались новыми возможностями более свободного выражения мнений, призывая своих русских соотечественников присоединиться к ним, чтобы совершить русскую Реформацию.

Для баптистов было очень важным ощущение, что они находятся в авангарде новой эры русской религиозной истории. В самом первом выпуске журнала «Баптист» в редакторской статье объяснялось, почему изо всех иноземных вер русские обращаются именно к баптизму. «Вполне естественно, – говорилось в статье, – ибо если бы мы ныне, как некогда наш Русский Князь Владимир, послали своих послов искать “правой веры”, то мы уверены, что наши послы не остановились бы ни на католиках, ни на лютеранах, ни на методистах и ни на какой другой евангельской общине, а остановились бы только на одних баптистах» [Название «баптисты» 1907: 3]. Такой отсылкой к летописной легенде об «испытании вер», в результате которой религией государства восточных славян в 988 г. стало православное христианство, редактор нового журнала намекал, что Россия вступает в новую религиозную эру.