Русские баптисты и духовная революция (1905–1929 гг.)

Хотя в литературе отмечается, что баптисты активно использовали революционную риторику, не предпринималось попыток оценить, насколько она была искренней, какие изменения в дискурсе баптистов приобретали расхожие революционные выражения и как эта риторика влияла на позицию евангеликов по отношению к текущей политической ситуации. Несомненно, что баптистов и евангельских христиан в первую очередь занимал вопрос о том, как использовать открывшиеся после Революции 1917 г. возможности для миссионерства. В результате они стали выступать в поддержку Временного правительства, которое видели наилучшим органом для мирной передачи власти, необходимой для создания благоприятных условий для их религиозной работы[121]. В этом смысле был прав А. И. Клибанов, отмечавший, что евангелики были против «превращения буржуазной революции в социалистическую». Клибанов считал, что, в обилии используя социалистическую фразеологию, баптисты всего лишь занимались демагогией, как и буржуазия в целом, стремясь «исказить» политическое сознание верующих из угнетенного класса, чтобы сохранить над ними свою власть [Клибанов 1965:277–285][122]. Однако такая трактовка не принимает во внимание контекст, в котором формировались политические взгляды и политический язык, а этот контекст предполагает как внутреннюю логику развития самого евангелического движения, так и череду революционных событий, разворачивавшихся на улицах в 1917 г. Значение лозунга «Свобода, равенство, братство» подвергалось многочисленным метаморфозам в ходе Великой французской революции; подобным образом содержание таких понятий, как гражданские права, демократия и социализм, неоднократно менялось под влиянием событий 1917 г. Русские баптисты стремились определить эти понятия как моральные императивы и как таковые их отстаивать. Их идеологической основой при этом выступал христианский идеал братской любви. В ходе французской революции многие из выступавших против кампаний дехристианизации государства говорили революционным языком, поскольку они воспринимали себя не как контрреволюционеров, а как защитников самих тех принципов, которые провозгласила революция. Подобным образом русские евангелики, следуя по стопам Василия Иванова, вкладывали религиозный смысл в социалистические понятия, пытаясь воплотить в жизнь свой идеал христианского гражданина [Desan 1990]; см. также [Lancaster 1988].

На протяжении 1917 года местные евангелические общины сообщали о настоящем взрыве активности и об огромном числе обращений. Однако это было время тревоги: политические идеи, религиозные идеалы и различные взгляды в будущее вновь и вновь сталкивались в горячих спорах, которые велись в революционный год. В этой главе рассматривается дискуссия о революционном потенциале религиозного сектантства и о месте, которое отводилось в этой дискуссии евангеликам. Далее я проанализирую, как комбинировались религиозные и революционные понятия в дискурсе баптистов, когда в 1917 г. некоторые из них выступили на политическую арену. Наконец, я рассмотрю те проблемы, с которыми был сопряжен этот политический дебют, и как менялись взгляды евангеликов по мере того, как революция начинала выглядеть в их глазах не как освобождающая Пасха, а скорее как пугающий Судный день.

Споры о революционном потенциале сектантства

И в России, и на Западе в начале XX в. велись напряженные дискуссии о том, как соотносятся религия и политика внутри религиозных групп и политических партий. Верующие и политики размышляли о месте христианства в современном мире и возможности социалистического христианства. Немецкий социал-демократ Карл Каутский постулировал «пролетарскую» природу раннего христианства; русский большевик Анатолий Луначарский выдвинул программу «богостроительства»; христианские социалисты разрабатывали теории «социального евангелия» [Read 1979: 57–81, особенно 77; Roslof 2002: 1-18; Bergman 1990]; см. также [Phillips 1996; Rizzi 1987; Шейнман 1969: 69-125; Misner 1991].