Русские беседы: соперник «Большой русской нации»

«О несмысленные петербургские либералы! Вместо того чтобы, сидя в столице, измышлять о русском народе свои предположения, поехали бы вы по широкой Руси и прислушались бы к народному суду над современными событиями: должны были бы вы заговорить совсем иное! Вообразите, купец, мое удивление: я услыхал здесь такое, чего никак не ожидал…

Народ, именно народ, сочувствует делу освобождения не только христиан на Востоке, но славян, сознавая их братьями по роду, и сочувствует до страсти и готовности к всевозможному самопожертвованию: и это в сонной Малороссии! И в то же время этот народ буквально боготворит своего царя и уверен в том, что он предпринял освободить народы, соединенные с ним узами веры и происхождения. Что касается до интеллигенции, или культурного класса, то, сколько я мог заметить, он еще неприветливее к славяновосточному вопросу, чем петербургские Карповичи с братиею. Но ведь между интеллигентным классом и народом – страшная бездна различия, еще едва ли не более глубокая в Малороссии, чем в Великороссии. Я говорю вам истину и, признаюсь, удивляюсь немало тому, что говорю. Уверяю, мне и во сне не снилось увидеть такое настроение в народе! Это, однако, говорят о нем все здешние, даже и те, что сами не скрывают своих убеждений противоположного пошиба. Невольно скажешь вместе с Шевченком:

От и читай…
И йми ты им вiры!
Дурный, дурный, а ще не битый,
На квiток повiрив
Москалевi!..»

(Мордовцев, 1885а: 654).

Хотя сам Костомаров и говорил близким: «Плохой я наблюдатель современной жизни, я привык изучать прошлое, в нем жить, им всецело заниматься…» (Костомаров, 1890: II), однако само его изучение прошлого оставалось неизменно публицистичным, отзываясь не на сиюминутную злобу дня, но исходя из захваченности общественными проблемами. И в этом случае Костомаров был готов жертвовать исторической точностью ради того, чтобы донести свои взгляды: показательно, сколь упорно он сохранял приверженность понятию «федерализма» и «федерации» применительно к Древней Руси. Так, в 1864 г., в споре с Лохвицким, он настаивал: «…повторяю, древняя Русь, разделенная на земли, раздробленная на княжения, составляла федерацию, признаки которой соответствовали той степени, на какой стояло развитие образованности под условием местности и исторических обстоятельств. Что эта федерация не была совсем похожа на федерацию XVIII и XIX века – это само собою разумеется, и даже странно было бы искать такого сходства в подробностях общественного устройства. Их сходство ограничивается главными признаками, по которым отличается федерация вообще в истории человеческих обществ: самобытностью частей и существованием связи между частями, которая побуждает все части вместе сознавать себя одним телом. Если ж мы в наших понятиях об общечеловеческих явлениях отойдем от главных признаков и станем измерять их по мерке западноевропейского развития, то дойдем до того, что перестанем признавать Азиятцев людьми, потому что они во многом не похожи на Европейцев» (Костомаров, 1928 [1864]: 202).