Русские беседы: соперник «Большой русской нации»

«Брюссель скоро нам наскучил своим мещанством. Люди в Брюсселе не беседуют, а вечно считают деньги. Чуть только войдет в разговор предмет, не связанный с деньгами, разговор прекращается, приятели среди ночи желают другу божура и бегут туда, где пахнет выигрышем, доходом, спекуляцией. Предвидя в первые дни нашего пребывания, что долго нам не усидеть среди этого арифметического народа, я не решился беспокоить напрасно своим посещением сенатора, негоцианта и оружейника, к которому Вы, почтеннейший друг П[етр] Александрович], дали мне карточку» (цит. по: Петров, 1929: 370).

Добравшись же до Берлина, Кулиш пишет тому же корреспонденту: «В Берлине нищих нет, все одеты гораздо ровнее, нежели в Брюсселе, и вообще живут как-то дружелюбнее. Здесь богач топчет бедного равнодушно, роскошь не знает границ и не стыдится окружающих ее лохмотьев» (цит. по: Петров, 1929: 372)[104].

К 1860 г., когда Кулиш предпримет издание недолговечного журнала «Хата», а затем, с 1861 г., войдет в число основных авторов петербургского двуязычного журнала «Основа», издаваемого его шурином, Вас. Белозерским, на средства Н.И. Катенина, родственника жены последнего, система его взглядов определилась, оставаясь в своих основаниях неизменной на протяжении ближайших полутора десятилетий, а в принципе в базовых чертах сохранившись до конца жизни. Ее первый очерк дан в «Эпилоге к „Черной Раде“» (Кулиш, 1857а), а затем был развернуто изложен в «Письмах с хутора», публиковавшихся по-украински в «Основе» (Кулиш, 1861).

П.А. Плетневу Кулиш писал 3 апреля 1857 г.: «Меня запрятали в глушь, когда я ничего еще не сделал и только начинал учиться писать, а теперь уже посеянного мною из земли не выроют: возрастит его Господь, когда после зимы наступит весна и придет время посеву дать плод свой. Для вашего успокоения, однако ж, скажу, что, с одной стороны, времена в России переменились и людей мыслящих уже не преследуют (даже Шевченка освободили из заточения), а с другой – я теперь искуснее в управлении судном своим в житейском море и у людей истинно умных слыву не только не инсургентом, а, напротив, – Русским патриотом, что и справедливо, ибо, любя страстно Малороссию, я люблю то, что и составляет собственную Русь» (цит. по: Петров, 1929: 321). «Формула двузначная», как отмечает В. Петров, и именно в своей двузначности выражающаяся «суть кулешевой мысли» (Петров, 1929: 321). «Эпилог…» Кулиш завершал следующим принципиальным суждением:

«… мне хотелось доказать, что не ничтожный народ присоединился в половине XVII века к московскому царству. Он большею частью состоял из характеров самостоятельных, гордых сознанием своего человеческого достоинства, он, в своих нравах и понятиях, хранил и хранит до сих пор начала высшей гражданственности, он придал России множество новых, энергических деятелей, которых влияние немало способствовало развитию государственной силы Русского народа, он, наконец, пришел в единоплеменную и единоверную ему Россию с языком, богатым собственно ему принадлежащими достоинствами, которые в будущем, своенародном образовании литературы должны усовершенствовать орган русского чувства и русской мысли, – это великий орган, по степени которого ценятся историею народы» (Кулиш, 1857а).

В пояснение данного фрагмента уместно процитировать куда более позднюю мемуарную заметку Кулиша, в которой он говорит о Плетневе: «За его незнание малорусского языка я смотрел на него как на человека, не получившего вполне русского литературного образования» (Кулиш, 1885: 66). Поясняя свой взгляд, Кулиш пишет: