Русские беседы: соперник «Большой русской нации»

«С распространением образования и особенно с принятием деятельного, самостоятельного участия народа в своей судьбе, в общественных делах… подражательность, как мы начинаем замечать и у нас, становится слабее, в основу полагаются новые, самостоятельно выработанные начала… „Оторванность от почвы“ о которой так часто некоторые твердят, исчезнет, почва явится, но только гораздо лучшая, гораздо более широкая и твердая. Литература, представительница великого, говорящего одним языком народа разовьется величественно. Воспринятое, выработанное и вырабатываемое образованным слоем общества распространяется и будет распространяться на большую и большую массу, и, следовательно, самый этот образованный круг, бывший вначале незначительным и сделавшийся уже теперь довольно обширным, будет более и более распространяться, пока не охватит и не включит в себя всю массу, стоявшую до сих пор вне исторического хода, и она таким образом постепенно становится наследницей всего выработанного предыдущими веками, всем историческим развитием западноевропейским и нашим.

Таким образом, все дурные стороны централизации московской, с ее батогами, развившейся по образцу „Византии и Сарая“ (слова г. Костомарова из его вступительной лекции) и немецко-петербургской, с ее бюрократизмом, исчезают и мало-помалу совсем исчезнут, но великие, истинно-благодетельные плоды той и другой останутся навсегда и заставят потомство вполне забыть их дурные стороны» (стр. 72–73).

Иначе говоря, Иванов признает проблему «оторванности от почвы», отчужденности интеллигенции, ее стремления сблизиться с народом, обрести в нем опору, но противопоставляет украинофильскому варианту – сближению с тем народом, который есть, начать говорить и писать на том языке, на котором местное простонародье понимает: вариант, когда «образованные слои общества» транслируют свою, уже наличествующую общую для них культуру, вниз, к разобщенному народу, в итоге обретающему также единство и «самостоятельное участие… в своей судьбе». Отвержение украинофильского проекта тем самым оказывается сопряженным с принятием не существующего порядка вещей, а другого образа развития – вопрос, стало быть, не только в привлекательности этих вариантов, но и в их реалистичности: по меньшей мере в 1862 г. либеральный проект в изложении Иванова не представляется заведомо утопическим.

Поскольку речь идет об «образованных слоях», то Иванов, опираясь на собственный опыт, анализирует, что делает украинофильство привлекательным, отмечая взлет популярности с конца 1850-х годов. Прежде всего он выделяет общие симпатии к национальным движениям, восхищение романтическими образами Рисорджименто и т. п., чем проникнуто время: «они считали долгом сочувствовать всякому национальному стремлению, являться, если можно, его двигателями, не разбирая, к чему и зачем» (стр. 79), попутно замечая, что стремления итальянцев «совершенно противоположны стремлениям украинофилов: там разделенные части стремятся соединиться, здесь разъединиться» (стр. 79), доведя эту мысль до конца, можно сказать, что именно себя и сторонников представленного им взгляда Иванов мыслит законными единомышленниками Рисорджименто – что подтверждает общность понимания и общность символических образцов, за право обладания которыми идет борьба. Среди сторонников украинофильства он выделяет на основе преобладающей мотивации следующие основные группы: