Русские беседы: соперник «Большой русской нации»

7 мая Костомаров обратился к Дубельту с просьбой позволить ему переменить показания, что и сделал в тот же день. Теперь он утверждал, что «непозволительные рукописи, как то: „Dziady“ „Поднестрянку“ или „Закон божий“ „Сон“ и другие, я приобрел отчасти по врожденной страсти к редкостям, отчасти с целью, что все пригодится для исследования языка и для соображений исторических, но теперь я крайне сожалею и глубоко раскаиваюсь, что держал и переписывал эти мерзости. То только служит мне утешением, что видит бог, как далек я был от всех гнусных революционных убеждений и отвратительных мыслей, обращение дара божия – слов на подлое змеиное шептание против священных предметов, установленных и благословенных небом. „Закон божий“ я списал еще давно, сколько могу припомнить, от Хмельницкого, который служил в Кавказском корпусе, случайно квартировал со мною недолго в Харькове и потом уехал, кажется, в Петербург. Несколько лет эта рукопись валялась у меня без употребления, пока несчастный случай не привел меня читать Мицкевича, и я вспомнил об ней, открыл и смотрел на нее как на исторический памятник близких к нашему времени заблуждений. Гулак, бывая у меня в доме по случаю перевода летописи, захватил ее у меня, воспользовавшись моею рассеянностью, происшедшей от того, что я занят был сильно своим сватовством. Таким образом бог попустил меня за грехи мои в величайшее несчастье быть невольным орудием распространения подлейшей рукописи. Мне кажется она произведением поляка, ибо тексты: всяка власть, истина, быть слугою – толкуются и упоминаются так же точно у Мицкевича, Лелевеля и в записках Даниловича, покойного профессора, тайного недоброжелателя нашего, хотя ученого человека. Притом многие поляки из Юго-Западной Руси, например Чайковский, Залесский и другие, кричали о восстановлении и славе Украины так, что порицали своих соотечественников. Эта рукопись не имела ни малейшего приложения к прежним занятиям славянским и к тому ученому бреду, который происходил в апреле и мае, и обоим знакомцам моим была неизвестна» (т. 1, № 357, стр. 300).

17 мая Н.И. Гулак, поняв, что далее, после всех собранных следствием материалов, молчать бессмысленно, дал показание: «В исходе 1846 г. я сочинил и написал найденные у меня бумаги: а) устав общества св. Кирилла и Мефодия и Ь) бумагу, именуемую в допросных пунктах „Закон божий“. Я их никому не сообщал и не читал» (т. 1, № 158, стр. 179), после чего был вновь, 19 мая, допрошен Костомаров, объяснивший показания своего товарища следующим образом: «Вероятно, Гулак, движимый, наконец, раскаянием в своем безрассудном и бесчестном поступке, именно что он, отъезжая в С.-Петербург, утащил у меня рукопись и через то поверг меня ответственности и за то, что эта рукопись, быть может, распространилась, за то единственно, что по доброте души я слишком был доверчив к людям и не предполагал тайного зла, вероятно, Гулак думает теперь этим загладить перед богом то, чем он отплатил мне за добро» (т. 1, № 359, стр. 304).

В.М. Белозерский, в чьих бумагах был найден еще один экземпляр «Книги бытия…» и его собственные заметки, к ней относящиеся, показывал на допросе 24 апреля на вопрос о «Законе божием»: «Кем переписана поименованная тетрадь с названием, о котором я никогда не слышал, мне совершенно неизвестно.

Имеет ли еще кто-либо подобную рукопись и распространял ли кто экземпляры оной, мне тоже неизвестно, а я никогда не думал о распространении оной» (т. 1, № 510, стр. 403). Отвечая 26 апреля на дополнительные вопросы, Белозерский писал: «Рукопись… так названный „Закон божий“ переписана Навроцким, вероятно из рукописи, находящейся у Гулака, и, может быть, без его ведома. Но я наверное знаю, что он этой рукописи не хотел распространять и боялся даже кому-либо ее показывать. Винить его можно за любопытство к подобному содержанию и ни в каком случае за злой умысел» (т. 1, № 511, стр. 413).

Следствие в результате приняло версию Костомарова – в итоговом отчете императору по делу общества кн. А.Ф. Орлов писал: «Рукопись „Закон божий“ есть не что иное, как переделка книги Мицкевича, переделка же состоит в том, что в „Пилигримке“ все приноровлено к Польше, а в „Законе божьем“ – к Малороссии. Костомаров полагает, что эта переделка произведена поляками, которые вскоре после мятежа думали волновать и малороссиян», отмечая, что «показание Гулака о сочинении им рукописи: „Закон божий“ ложно, ибо рукопись эта существовала в 1833 г., т. е. в то время, когда Гулак был еще в детском возрасте» (т. 1, № 69, стр. 66, 65).

Итак, в ходе следствия были представлены следующие версии происхождения «Книги бытия…»:

(1) Костомаров:

a) польское сочинение «с примесью малороссийского, приписываемое какому-то из польских эмигрантов с Украины» – переработка «Книги польского народа» Мицкевича, Костомарову принадлежит перевод его (показание от 28.Ill),