Русские беседы: уходящая натура

Кристи прожил недолгую и нескладную жизнь: сын богатого бессарабского помещика, он окончил историко-филологический факультет Московского университета и был оставлен при университете, увлекшись изучением церковной истории. С последней целью он поступает вольнослушателем в Московскую духовную академию, работает над диссертацией, посвященной ап. Павлу, – но сдать экзамены в академии ему не удается, столкнувшись со сплоченным сопротивлением «поповичей» по отношению к дворянину, – приходится использовать связи, получать разрешение продолжать экзамены в менее враждебно настроенной Санкт-Петербургской духовной академии. По окончании наконец относительно успешно сданных экзаменов Кристи надеется завершить и защитить диссертацию, но здесь его настигает болезнь: еще с совсем молодых лет больной сифилисом и пережив в двадцать четыре года первый инсульт, в двадцать девять он переживает резкое обострение болезни, и после года лечения, временного облегчения, в тридцать лет его разум гаснет навсегда, а спустя три года умирает и тело. В неполные десять лет умещается практически вся интеллектуальная и духовная жизнь Кристи, тесно связанная с Леонтьевым и с Соловьевым, близко ему знакомым и очень значимым для него человеком, так, наиболее серьезная из опубликованных Кристи статей, ставшая в дальнейшем немаловажной причиной худых отношений к нему в Московской духовной академии, посвящена защите воззрений Соловьева на догматическое развитие церкви.

Образу Кристи больший объем придают опубликованные в этом же томе письма к С.А. Рачинскому, основателю знаменитой Татеевской школы, дальнему родственнику корреспондента (который в 1889 г. сделает предложение, неудачное, племяннице Рачинского – та окажется не готова идти в попадьи, выбирать жизнь жены священника, на что в это время решительно нацелен сам Кристи, а ее семья заподозрит его в желании получить Татеевскую школу в качестве своего рода «приданого», будущего наследства; на отношениях с самим С.А. это, правда, почти не скажется). В этих письмах, как совершенно справедливо отмечает О.Л. Фетисенко, перед нами – другой Кристи, гораздо более открытый, свободный, чем в письмах к Леонтьеву, перед которым он испытывает сковывающий пиетет – и вынужден постоянно оправдываться, чувствует себя виноватым, как в житейских обстоятельствах, неисполнении тех или иных поручений Леонтьева, так и в гораздо более серьезных, как не оправдывающий его ожиданий. Конечно, можно увидеть в этом и подступающую последнюю болезнь, но явно не только ею объясняется до крайности взволнованное письмо учителю, недовольного тем, как Кристи, на деньги своего отца, издал его брошюру о «Национальной политике…»: «Это хуже всякого удара Ваше письмо. Вы не знаете, как я плакал, получив его»; «я […] издавал ее из любви и с любовью» (стр. 105, 106).

Крайне нервный, легко волнуемый, Кристи постоянно оглядывается на Леонтьева, являющегося для него в полном смысле слова учителем жизни, в том числе житейского поведения, так, сообщая о своей неудачной помолвке, он торопится уверить наставника, что его письмо было написано «с большим достоинством» (стр. 114), как ранее, стремясь расположить того к своему выбору, извещает, что «она профессуру считает также хамством» (стр. 112), и даже в последнем письме, из меркнущего разума, извещает Леонтьева: «Ваша вторая статья мне понравилась больше, чем первая. Целую Вас […]» (стр. 138).

Книга эта может быть прочитана как напоминание об ушедшей натуре, – о том, что от человека остается лишь овнешненное, так или иначе закрепленное в материальном, оформленное. Следы его жизни, по которым мы пытаемся ее восстановить. Но это всегда лишь обломок. Не жизнь – ее мы добавляем от себя. (В этом были правы историки-романтики – последующие историки лишь предъявляют иные требования к проверке этой реконструкции, скептически относясь к «поэтическому воображению», восполняющему нехватку данных, но от самого воображения не уйти). От Кристи почти ничего не осталось – из того, что оправдывало бы внимание к нему Соловьева, любовь к нему Леонтьева, надежды, возлагаемые Филипповым. Если бы мы верили лишь тому, что сохранилось от самого Кристи (или что Кристи успел написать об учителе), то нам оставалось бы лишь пройти мимо. Но здесь, в итоге, случилось наоборот – не ученик сохранил память об учителе, но благодаря учителю Кристи возвращается в нашу память. Как очень дорогой, близкий, трепетно-значимый для Леонтьева человек. Если нам и удается отчасти прикоснуться, понять то очарование, которое было в «Ваничке», то в наименьшей мере благодаря оставшимся от него статьям и письмам – учитель донес до нас весть о том дорогом, что чувствовал он в своем неудачливом, живущим нескладной, путанной и столь печально закончившейся жизнью ученике. И нам остается лишь верить на слово наставнику, хорошо умевшему видеть людей – и, стало быть, увидевшему в Кристи нечто заслуживающее глубокой приязни, отеческой заботы: нечто, не сохранившееся во времени, безразличному ко всему, не обретшему форму.

13. Дурылин