Русские беседы: уходящая натура

И насколько различно воспринимается история в этих городах: в Риме прошлое отстоит от тебя, оно настолько огромно, что ты – как паломник перед грандиозной статуей Константина Великого, можешь лишь смотреть снизу вверх, переживая трепет от совпадения твоего физического пространства с этим пространством величия, но эти пространства не сливаются, напротив, все создает дистанцию, которую ты можешь забыть, бродя по ночному городу или сидя в кафе, но которая неизменно восстанавливается, поскольку сам город веками строился (сознательно и бессознательно) как пространство величия, т. е. того, что требует восхищения, покоящегося на отстранении – не ты отстраняешься, отстраняют тебя. И, напротив, в Стамбуле или в его ровеснике, такой же греческой колонии, основанной на противоположной стороне от метрополии, в Неаполе, – историю ты не созерцаешь, а живешь среди нее. В Неаполе итальянские семейства, целиком заимствованные из фильмов 60-х годов, живут в домах, на которые пошли какие-то римские руины, рядом – башня, в которую местный рыцарь в XIV веке то ли из любви к прекрасному, то ли сочтя подходящим оберегом, а может быть – по сочетанию мотивов, – включил в кладку пару эллинистических барельефов, возможно, с надгробных камней. В Стамбуле, как и пятьсот лет назад, в Байрам жизнь после захода солнца кипит на Ипподроме, где днем туристы, как и во времена Нерваля и Готье, все так же пренебрегают обелиском Константина Багрянородного, любуясь обелиском, воздвигнутым префектом Феодосия, и недоверчиво смотрят на дельфийских змей, сплетшихся в память победы при Платеях и потерявших головы в последний год XVII века.

В Стамбуле все живет – живет и прошлое, которое никак не становится «совсем прошедшим», хотя о нем мало кто помнит. Ведь сознательное усилие памяти делается нами тогда, когда прошлое уже окончательно умерло, мы помещаем его под стекло или обносим оградой, ставим музейный столбик и навешиваем табличку. Музей – это коллекция объектов, с которыми нам нечего больше делать, кроме как разглядывать, они теперь ни к чему другому не пригодны, к ним больше нельзя даже прикоснуться, а чтобы посмотреть на них, мы должны выполнить особый ритуал посещения музея со своими правилами и запретами, которые раз за разом подчеркивают, что мы в иной реальности.

Разумеется, с точки зрения историка, археолога, музейщика, или даже нас самих в отдалении нескольких лет, Стамбул катастрофичен в своем отношении к прошлому. Мраморная башня Феодосиевых стен, на пристани возле которой каждый год на Вознесение высаживался император, и которая была выстроена вроде бы Федором Палеологом Кантакузином, потомком сразу двух династий василевсов, за четыре десятилетия до взятия города Мехмедом II, как и сохранившиеся руины Вуклеона – обиталище местных бомжей, жгущих там костры по ночам и хранящих свой скарб в дневное время, когда сами отправляются добывать пропитание. И это – отнюдь не худшее, что случается с византийской, мусульманской, а иногда еще и до-византийской стариной: клошары просто живут среди руин, способствуя их дальнейшему разрушению лишь настолько, насколько может это сделать человек без инструментов и без цели к уничтожению. Стамбул постоянно строится и перестраивается, и нет ничего худшего для застройщика, чем обнаружить, начав рыть котлован, остатки какого-нибудь древнего строения или на участке, предназначенном под строительство, видеть некую колонну, стену явно византийской кладки: от того путешественник, видевший какую-нибудь примечательную древность еще пару лет тому назад, ничуть не гарантирован увидеть ее вновь в следующий приезд, если ее своевременно не внесли в кадастр, а кому в муниципалитете это выгодно? И тем не менее Стамбул всегда был таким и, оставаясь таким, он остается живым. Он настолько древен, что уже сооружения времен Юстиниана во многом построены с использованием элементов предшествующих: Айя-София стоит на колоннах, привезенных из другого храма, цистерна Базилика держится колоннами, взятыми из уже к тому времени разломанной от ветхости базилики, стоявшей на Месе, идя по ней можно сейчас по смотреть на еще несколько таких же колонн, откопанных, когда строилось метро. Древность здесь – это то, в чем живут: посреди византийской стены приютилась автомастерская – точно так же, как столетия назад там какой-нибудь грек или армянин держал загон для ослов, на месте Акрополя еще времен Византия – старый султанский дворец, Топкапы, а при спуске из него в парк, Гюльхане – на той точке, где Золотой Рог впадает в Мраморное море, стоит колонна, о которой еще жители древнего Константинополя не знали точно, кто ее воздвиг, Иоанн Лид в VI веке уверял, что Помпей Великий, Никифор Григора в XIV настаивал, что сам «Виз», легендарный основатель Византия, а ныне большинство историков полагают, что то был Клавдий II, ознаменовавший ею победу над готами в 269 г.