Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

Щенок чихнул, потом потянулся, позевывая, и стал энергично выбираться из корзины. Мясин и балерины бросились к нему, но маленькое существо быстро заковыляло в сторону рояля, к растянувшемуся на паркете Жану Кокто. Мясин поймал щенка и взял на руки; Дягилев стал гладить шелковую собачью спину. Балерины щебетали.

– Мики, назовем его наш Мики, – Мясин смотрел на импресарио с нежностью.

Шанель сборище напоминало безалаберную, очень шумную семью.

Швейцария, Сан-Моритц, 1948 год, Поль Моран

Мы с мадемуазель встречались каждый вечер, и так всю неделю. Интереснее всего было не изложение событий, которые она трактовала вольно и пристрастно, а иногда и вовсе неправдоподобно; в этом моя жена была права. Любопытны были обобщения, они появились не только потому, что мадемуазель, находясь в недобровольной ссылке в Швейцарии, поневоле была отстранена от активного действия. Она была унижена, да, – и собственным бездействием, и осуждением людей. Передо мной была сильная, талантливая женщина, хорошо понимавшая, что больше никогда не поднимется на высоты, где она долго царствовала. И это побуждало ее философствовать.

– Чья была идея заказать духи твоего имени?

Она молчала и курила. Потом заговорила будто нехотя, но я видел, что она старается быть честной.

– Мися сказала, что раз у меня появилась новая клиентура – аристократки и богатые чудачки, – надо чем-то отличаться от других домов моды. Сделать приятные подарки; вот, сказала она, флакон с твоим именем будет стоять в будуаре на столике и каждый день напоминать о тебе клиенткам. Ну а дальше… – мадемуазель состроила гримасу. – Больше, собственно, Мися не сделала ничего. А что она могла?

– И как вы попали к этому парфюмеру?

– Его зовут Эрнест Бо, и, кстати, сейчас… – И тут Коко задумалась и умолкла.

– Что?

– Ничего, потом.

Она тяжело вздохнула, будто вспоминала о чем-то неприятном. И вдруг улыбнулась растроганно:

– Когда я познакомилась с князем Дмитрием Романовым, он был бледный, такой изысканный, словно и не человек вовсе… грустный, и вокруг него, вернее от него, был чудесный аромат! Настоящие духи принца. Потом случайно мы встретили его в Биаррице. Мися запросто, бесцеремонно – ты знаешь ее – спросила тогда: «Около вас пахнет как в раю, вам кто-нибудь говорил?» Да, с этого все началось. Мисе всегда было наплевать, кто перед ней. Она не различает.

– И что? Его высочество в ответ сказал, что поможет с духами?

– Что ты, не было речи о том, чтобы он участвовал в наших делах. Говорю же, он был нездешнее существо. Если бы во мне было Мисино нахальство, я бы у него поинтересовалась: «Ваше высочество, я хочу понять, каким образом скроен ваш мундир, который позволяет вам скрывать крылья». Уж сколько тогда русских князей, княгинь и графов было в Париже, ты помнишь, каждая уличная девица называлась русской аристократкой, чтобы сделать приятное клиенту. Но князь Дмитрий и его сестра были настоящими. Даже если бы он был в рубище, все бы поняли, что это принц крови. Каким-то образом, уже не помню как, мы раздобыли адрес его парфюмера, Эрнеста Бо, он тоже приехал из России. Мы с Мисей ездили в Грасс, вернее это где-то недалеко от Грасса, там была лаборатория парфюмерной фабрики. Мися всю дорогу мне морочила голову, что в духах, как в искусстве, особенно в музыке, может воплотиться время, что во флаконе могут быть собраны приметы воздуха, земли и даже городской мостовой. Этот обычный бред Миси! Я не очень понимала, вернее совсем не могла понять, нужно ли мне это, можно ведь было для подарков просто купить сто флаконов какого-нибудь «Коти» или любого другого, это было бы проще. К тому же парфюмер встретил нас недоверчиво – какие-то дамочки явились в лабораторию полюбопытствовать… У него были заготовки ароматов, насколько я понимаю, сочиненные еще в России. Знаешь, как дорого он себя ценил, о! Эрнест Бо француз, но вырос в Москве и привык жить как настоящий русский аристократ. Так вот он хотел, чтобы я платила вперед за аромат, который выберу! Мы попробовали духи, которые он выставил в колбочках, несколько вариантов. Просто понюхали и уехали.

– Те духи, что стали знаменитой «пятеркой», ты сразу выбрала?

– Они показались мне странными. Хотя не были самыми странными из тех, что он предложил. Самыми необычными были, пожалуй, под номером «22», мы их тоже выпустили позже. Как раз в то время, в 20-м году, я ненавидела это число, потому что Бой погиб 22 декабря, если ты помнишь. А «пятерка»… Мися сказала, что этот запах можно сравнить с музыкой Стравинского: в нем есть и классика, и новые сочетания, непривычные. Не знаю, как это объяснить, но правда очень похоже. А все они тогда, в двадцатом году, – Дягилев, Мися, Эрик Сати, – уверяли, что у Игоря Стравинского лучшая современная музыка мира, то есть она точнее всего выразила время, в которое мы жили. Наверное, они были правы, они все-таки понимали… И представь, как раз в то лето Стравинский был в меня влюблен.

Лицо мадемуазель просветлело.

– Но название духам ты дала? – мне не хотелось, чтобы она перешла на другую тему.