Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

– Мне хватало красоты и способности покорять, не было необходимости их усиливать. У меня была такая сумасшедшая жизнь, настолько интересная, что чаще всего я забывала подушиться. Вот теперь иногда достаю какой-нибудь флакон. Да! А Мися всегда поливалась с ног до головы, так что если мы с ней выходили вместе – а так было почти всегда, – душиться было бесполезно, она делала это за двоих.

– Расскажи мне только, пожалуйста, как тогда появилась парфюмерная фирма твоего имени. И все, больше не буду про это спрашивать, – поспешно добавил я.

– Ну, весной, по-моему. Да, в апреле 21-го года, после того Рождества с подарками, Мися на скачках поговорила с Полем и Пьером, этими Вертхаймерами, – мадемуазель выговорила фамилию братьев с интонацией, с какой моя жена Елена обычно говорила о страшных врагах человечества.

– Все-таки Мися вас свела? – не сдержался я.

– Случайно! – Коко раздраженно всплеснула руками. – Она еще со времен брака с Эдвардсом водила дружбу с толстосумами. Со всякими Ротшильдами и с этими братьями-бандитами тоже, – дернула плечом мадемуазель. – У них была старая фирма «Буржуа косметикс», ее купил еще их отец в прошлом веке. Самое главное, у них были фабрики, где делали парфюмерию. Я не собиралась затевать собственное производство парфюмерии, да и не потянула бы.

Я знал, что второй муж Миси, миллионер Альфред Эдвардс, приучил ее к немыслимой роскоши. На свадьбу он подарил ей средневековый замок, но Мися потребовала, чтобы этот замок, где ей было скучно, он продал и построил яхту. Яхта плавала по Сене, собирая к ногам прекрасной мадам Эдвардс друзей и поклонников по всему Парижу. Это был единственный в мире плавучий музыкальный салон с разряженной хозяйкой на борту. Существовала легенда, что однажды там пел Карузо и Мися бесцеремонно прервала его рулады: «Ненавижу неаполитанские песни». Карузо оскорбился, сообщил, что даже короли его не прерывали никогда, но на следующий день снова был у ее ног.

Мися развелась с Эдвардсом в 1909-м, к тому времени у нее уже был роман с Сертом, художником из Барселоны, который стал ее третьим супругом. Но Мися умела дружить, у нее остались связи с партнерами ее второго мужа.

– Какой контракт тебе предложили тогда Вертхаймеры? – осторожно спросил я, опасаясь, что она прекратит разговор или рассердится.

Мадемуазель ответила неожиданно обстоятельно:

– У меня вначале было десять процентов. У братьев-бандитов семьдесят. Еще двадцать процентов дали владельцу «Галери Лафайет», как его, – Бадер. Теофиль Бадер, он должен был продавать в своем магазине и делать рекламу. Вот так они меня надули. – Мадемуазель коротко вздохнула и, легко поднявшись, подошла к огромному окну. Огни в тот вечер горели, но каток был пуст. Ее силуэт с бокалом в руке, на фоне пейзажа за окном, напоминал фотографию первой рекламы ее духов. – Они у меня еще попляшут, – пригрозила она тихо. – Я им покажу. Вернее, там один остался, Пьер этот… Поль умер еще до войны.

– Но ты ведь сама согласилась на их условия?

– У меня не было опыта. Они брали на себя производство, упаковку, продажи, наконец. Откуда я знала, что спустя три-четыре года эти духи будут продаваться тысячами литров по всему миру? И что они… братья эти… будут нагло наживаться за мой счет! Зарабатывая миллионы! Миллионы долларов!

В дверь люкса постучали. Мадемуазель сообщили, что звонят из Лозанны.

– Соедините, – приказала она.

Поговорив в спальне, за закрытой дверью, она вернулась ко мне.

– Хватит про духи, поговорим о чем-нибудь интересном, Полё, – предложила она весело. – Завтра утром приедет Шпатц, соскучился. – Вдруг я увидел женщину немолодую, но полную жизни и веселую. – Можем позавтракать вместе.

Я не хотел встречаться с бароном Гансом фон Динклаге по прозвищу Шпатц, полковником вермахта, бывшим атташе фашистской Германии во Франции. Мы общались с ним в оккупированном Париже, в «Ритце», и продолжать знакомство у меня не было ни малейшего желания. Коко и Шпатц были вместе с 1940 года.

– Извини, у нас с Еленой на завтра другие планы. Прогулка, потом концерт в честь закрытия Олимпиады.

– Ясно. Тогда давай еще поговорим сегодня, – неожиданно благодушно отозвалась она. – Завтра, получается, уже не увидимся, закончить не успеем. Мы со Шпатцем к вечеру уедем.

Глаза мадемуазель сияли! Неужели она все еще влюблена?

Мы с ней очень тепло расстались в тот вечер и договорились, что неделю-другую я поработаю над своими записями и потом покажу их ей, свяжусь через ее отель в Лозанне.

На следующее утро я еще спал, когда Елена вернулась с утренней прогулки.

– Слушай, я заходила в аптеку рядом с отелем и нос к носу столкнулась с мадемуазель! Такая радостная, под руку с мужчиной.

Я еще не проснулся:

– Она сказала вчера, что возвращается Шпатц.

– Что я, Шпатца не знаю? Это был разряженный старичок, ее ровесник. Мне показалось, француз. Они за завтраком ворковали, глаз не сводили друг с друга. Она меня даже не заметила.

Биарриц, июль 1920 года