Русские друзья Шанель. Любовь, страсть и ревность, изменившие моду и искусство XX века

– У меня нет другого, – лучезарно улыбнулась Колетт. – И чего мне бояться? Особняк этой Бибеску в два раза больше и гораздо роскошнее, между прочим. Жувенель ведь не стесняется там жить.

– Но двадцать пять… у вас тридцать лет разницы?! Разве такое может быть надолго, Габриэль?

– Все проходит быстро, Мися. Боимся мы потерять что-то или нет – оно пройдет, я научилась не думать об этом.

В юности Габриэль Сидони Колетт была литературной рабыней своего первого мужа, издателя Вилли. Она писала романы о молоденькой девушке Клодине, и, неожиданно для ее мужа, книги с этим персонажем стали очень популярными. Вилли требовал продолжения серии про Клодину, запирал молодую жену, чтобы она не останавливалась, а сам шел развлекаться. Спустя десятилетие Колетт, уставшая от измен и унижений, бросила Вилли и стала выступать на сцене в популярных тогда эротических пантомимах. Затем на протяжении шести лет Колетт была подругой маркизы де Бельбёф – дамы, носившей только мужскую одежду, они жили в замке маркизы. После этого несколько тревожных военных лет Колетт прожила в счастливом браке с бароном Жувенелем и родила дочь. Когда Жувенель стал популярным общественным деятелем и дипломатом, у него появились любовницы. И все считали ситуацию нормальной, а страдания Колетт терпимыми, до появления в этой пьесе Жувенеля-младшего.

– А ты ревновала мужа? – спросила Мися.

– Знаешь, я так долго пребывала в бесчеловечных глубинах ревности, что в конце концов научилась устраиваться там и мечтать. Правда, дышать на тех глубинах человеку трудно, как в гимнастическом зале, своеобразном чистилище: адепты ревности живут там жизнью, напоминающей боевые учения солдат. У тех, кто ревнует, развивается необычно тонкий слух, дальнозоркость, бесшумная поступь, обоняние обостряется, как у бабочки, способной уловить малую концентрацию духов за три километра. Ревнивец или ревнивица чувствует веяние чужой незаконной радости издалека. Я слишком долго пробыла в такой военной школе, измучилась на учениях и сбежала оттуда. Захотелось просто жить… А знаешь, сколько сил дает такой прыжок, если решаешься на него?

– Значит, все-таки месть? – уточнила Мися, вспомнив, что роман Колетт с сыном от первого брака довел Жувенеля-старшего, кроме бешенства, до сердечного приступа.

Колетт рассмеялась:

– Месть? Лучше назвать нашу с Бертраном любовь выстраданным чудом.

Выслушав рассказ Миси о Русудан, Колетт вздохнула:

– Ты сейчас очень занята тем, что строишь отношения с другой женщиной поверх головы и сквозь тело своего мужа. Зачем тебе это?

– Хочу ясности, – немного подумав, сказала Мися. – Она хорошая, Русудан.

– Эта ясность нужна только тебе?

– Мне кажется, всем. Мой муж молчит, смотрит то вдаль, то на что-то не видимое для меня. Никогда не смотрит мне в лицо, даже за ужином, когда мы вместе едим, и если я прошу откровенного разговора, то слышу одно: «Мися, не надо! Мися, не начинай!» Он начинает ныть, словно ребенок, – а-а-а! Иногда я все-таки ему что-то рассказываю про свои эмоции, пытаюсь, полагая, что поймала удачный момент, ага. Но потом выясняется, что он все пропустил, думая о своем.

– Между двумя соперницами мужчина находится в нейтральной зоне, и он предпочитает закуклиться. Или, как та обезьяна, закрывает глаза и уши. Мужчина сам неспособен на азартную игру и не любит ее, опасаясь ярости двух женщин, – сообщила Колетт, сощурив один глаз и задумчиво выпустив дым от папиросы.

– Так как мне себя вести? – Мися не всегда улавливала логику размышлений писательницы, а сейчас из-за волнения соображала плохо. – Посоветуй, а?

– Могу лишь рассказать про свою главную ошибку, за которую очень справедливо была наказана, поэтому не советовала бы тебе ее повторять. Как бы мужчина ни клялся в любви, ни божился на Библии, он все же не является твоей собственностью. Не является, – повторила Колетт.

– Но Жожо ведь… – вскинулась Мися.

– Да, и Серт не исключение!

– Он исключение!

– Нет! Хоть Серт и служил тебе больше десяти лет безупречно. Он не твоя собственность, и поэтому… ни в коем случае нельзя его никому дарить! Не принято дарить то, что тебе не принадлежит. Даже если мужчина с радостью переходит в другие руки, он никогда не простит это ни тебе, ни той, которая приняла его в дар. И еще один совет могу дать, мне кажется важный. Я научилась перенаправлять силу любви, отвлекать ее, и тогда иглы ревности перестают терзать… хотя это не сразу происходит, конечно. – Колетт с жаром, с вдохновением принялась за пряное мясо с черносливом, словно на поглощение блюда она направила силу страсти. – Запомни навсегда: нет ничего более нелепого и вредного, чем то, что пошляки называют гармонией любовного треугольника! – сказала Колетт, обгрызая косточку.

«Хороший аппетит и вкус к жизни как-то связаны. У меня сейчас нет ни того, ни другого, – позавидовала Мися. – А как же Шанель – она ведь тоже не ест ничего?» – вдруг вспомнила она.

– Послушай, Габриэль, я страдаю, и ты страдала. Дягилев тоже… а вот Шанель? Как живут такие люди, которые умеют не страдать? Можно этому научиться?