Русские хроники 10 века

Иоаким сильно сомневался, что старик собственными силами обретёт свободу, и, повинуясь душевному порыву, взял раба с собой на Русь. Добравшись до Киева, объявил Ратибору, что отпускает его на свободу. Ратибор, потерявший родных и близких, уже малоспособный добывать самостоятельно пропитание, остался при епископе в услужении.

Теперь припомнилась одна из бесед об обычаях русичей. Русичи Правь славят, так надобно объяснить, что правая греческая вера и есть Правь. Тогда новая вера войдёт в их души, и придут они к Отцу Небесному искренно, прилепятся к Нему душою.

Епископ корил себя, что не бывал на «бесовских капищах» до их разорения. Бывал лишь на пожарищах. Огонь уничтожал всё, и идолов, и храмины, а вместе с ними и таинственные дощечки, берёсты, на которых были записаны древние знания русичей. Только необразованный, упрямый слепец может уничтожать знания, видя в них лишь препятствия для осуществления своих идей и замыслов. Но как он мог воспрепятствовать погромам? То, по наущению священства, приказывал вершить князь. На князя же епископ влияния не имел. Анастас же, первый советчик князя в духовных делах, требовал расчищать место для новой веры. В Новгороде не будет ни князя, ни Анастаса, и никоим образом нельзя допустить новых погромов.

Честной отец забывал: он лишь один из многих, хотя и епископ, а Добрыня настроен решительно и выполняет волю князя, повелевшего идолы, храмины жечь, капища с землёй сравнивать.

Последний день измаялись. Утром тронулись в путь ни свет ни заря. До Новгорода оставалось не более пяти вёрст, а уж на небе проступили звёзды. Добрыня дал дружине и обозу отдых, велел разбивать стан, вечерять. В город решил вступить на рассвете.

3

На чёрном заревском небе ярко сияли звёзды, очертания изб на склоне холма, мост скорее угадывались, чем различались глазом. Охлупы крыш, речная гладь слабо серебрились. Ночной сон убаюкивал приглушённый плеск волн. Спросонья мыкнул телёнок, в ответ брехнула собака. Спал Славно, спал Город, тревожное било на башне Детинца лежало в покое.

На предмостье вершник сдержал коня, огляделся. Из высоченной вышины одна за другой скользнули две звезды, скорыми росчерками нарушившие безмятежный покой ночного небосвода. «Ай Перун знак подаёт?» – подумалось неспокойно. Гулкий стук копыт по деревянному настилу, усиленный ночной тишиной, разбудил придремавшую стражу. На съезде с моста путника встретили кметы, перегородившие копьями путь.

– Куда тя леший несёт? – сердито спросил молодой ротник. – Почто ночью людиям спать не даёшь? Ишь, какой торопкий, коня оседлать забыл, – добавил насмешливо.

– Дымом родным клянусь, поспешать мне надобно. Тысяцкому весть несу, – вершник углядел старшего, стоявшего несколько в стороне, и обращался к нему: – Беда, братие, беда! Добрыня на Новгород идёт!

– Так то что за беда? – фыркнул молодой. – Добрыня Новгороду не ворог, свой двор на Людином конце держит.

– Погоди, Ждан! – повелительно молвил старший мостовой стражи и велел вестнику: – Сказывай, что за беду Добрыня несёт? Мы киевскому князю подать шлём исправно.

– С попами Добрыня идёт. Тьма-тьмущая долгополых в обозе. Силком задумали Новгород крестити. Киев уже окрестили.

– Вон оно как, – пробормотал десятник. – Угоняй дома, скачи к нему. И ты, Ждан, поспешай к тысяцкому. Может, какие приказы даст.

Гонец с дурными вестями – несчастливец. Наслушался в ту ночь вершник проклятий ни за что ни про что. На стук в тесовые ворота сперва взлаяли рассвирепевшие псы. Затем раздался сердитый голос челядинца:

– Перун тя порази! Почто будишь среди ночи?

Вестник осерчал.

– Ты, холоп, не лайся! Буди тысяцкого сей же час. С вестями я к нему.

– Я вот псов спущу, так будут тебе вести. Утром приходи. Стану я среди ночи тысяцкого беспокоить! Зуботычины не тебе получать.

Время уходило за бесполезными пререканиями. Гонец спешился, принялся раз за разом ударять в калитку рукояткой меча. Собаки захлёбывались в лае. Произведённый переполох разбудил тысяцкого, избавив воротника от неприятных трудов. Оставив коня на улице, вершник вошёл во двор. Тысяцкий в одних портах, взлохмаченный со сна, вышел на высокое крыльцо, следом появился челядинец с ярко пылавшим жировиком.

– Что ещё за напасть? Кому во мне надобность? – спросил Угоняй хрипло, неласково.

– Беда, тысяцкий, беда! – воскликнул вершник, подбегая к крыльцу. – Добрыня идёт, на рассвете тут будет.

– Так что за беда, что Добрыня идёт? – тысяцкий серчал за прерванный сон. Приход воеводы киевского князя не такая причина, чтобы будить среди ночи.

– Добрыня с дружиной идёт и попами. Князь Владимир крестити Новгород задумал, Киев ужо окрестили, – вестник, не в силах сдержаться, взбежал на крыльцо, встал вровень с тысяцким. – Святилища киевские пожгли, с землёй сровняли. Перуна с горы сволокли, в Днепр скинули.

Тысяцкий медлил, вместо того чтобы бить в набат, собирать вече, задавал вопросы, скрёб бороду, и вестник опять загововорил горячо и торопко.

– В пяти верстах от Славно на ночь встал. С рассветом в Новгород придёт. Борзо шли от самого Киева.