Русские крестьянские ремесла и промыслы

Но вернемся к овечьей шерсти. Немало ее в степных губерниях шло и на производство ковров. Историки народного искусства хорошо знают крестьянские ковры – курские, белгородские и т. д. Были ковры войлочные, т. н. килимы, но были и тканые: на вертикальном станке натягивались нити основы, ткачиха пробрасывала челнок с нитью утка и затем на пересечении обеих нитей завязывала цветную шерстяную нитку узелком, коротко обрезая ее. Попробуйте внимательно рассмотреть тканый ковер, сколько в нем ворсинок, каждая из которых завязана узелком, и вы поймете, что это за труд. В Поволжье, в Царицынском и Камышинским уездах Саратовской губернии, особенно в посаде Дубовка, подвергшемся обследованию в предреволюционный период, делалось много тканых ковров: это был местный промысел. Занято им в основном было женское население. Девочки начинали работать с восьми-девяти лет. Опытная ковровщица могла выткать в день не более половины аршина ковра шириной в аршин с четвертью. К тому же ковровщицы, как и повсюду, находились в полной зависимости от хозяек-скупщиц, снабжавших их сырьем и скупавших готовую продукцию. За семь-восемь дней мастерица получала от хозяйки 1 рубль 25 копеек, или от 15 до 18 копеек в день. Работа шла около шести месяцев (ковровщицы ведь были обычными крестьянками, летом целиком занятые в хозяйстве), что давало 27–32 рублей заработка в год. Цена на кустарные ковры была невысокая: за ковер шириной в аршин с четвертью и три аршина длины брали на месте 8–10 рублей, а на волжской пристани в Дубовке он продавался уже по 16 рублей. Такова была судьба всех крестьянских промыслов.

Портняжное и сапожное дело

Среди крестьянских ремесел довольно видное место занимали портняжный и чеботарный промыслы. Хотя каждая крестьянка могла сшить отличавшуюся простым кроем традиционную одежду, некоторые виды работ из собственного материала отдавались бродячим портным и сапожникам, жившим в доме заказчика на его харчах и обшивавшим всю семью. В портновском деле это прежде всего относится к изготовлению овчинных полушубков и тулупов, а также более сложных по покрою праздничных кафтанов, понитков и «спиньжаков», пришедших из города к концу XIX века.

В принципе, большого умения шитье крестьянской одежды не требовало: по фигуре заказчика ее не подгоняли, поскольку, во‑первых, в крестьянском семействе одной и той же вещью при случае могли пользоваться все его взрослые члены, а во‑вторых, и сам покрой не допускал такой подгонки. Диктовался он двумя задачами. Во-первых, он не должен был допускать непроизводительной траты дорогостоящего, хоть покупного, хоть домашнего производства материала: для полунатурального хозяйства все покупное было «дорого», а расход труда на домашнюю обработку волокнистых материалов, прядение, ткачество был огромен. Так что почти все швы были прямые, без вытачек. К тому же криволинейный шов в пяльцы не ложится. А главное – эта одежда, отработанная веками трудовой жизни в неблагоприятной природной среде, максимально была приспособлена и к условиям этой среды, и к этому тяжелому труду.

Мужская рубаха-косоворотка, называвшаяся еще «русской», тачалась из прямых «точей», кусков домашнего холста. Зато у нее были две детали, нигде более не знаемые: ластовицы и подоплека. В летнюю страду горячий соленый пот просто сжег бы холст на груди, спине, плечах и подмышками, и трудоемкую в изготовлении рубаху пришлось бы выкинуть. Но на плечи, грудь и лопатки под нее подшивалась подоплека – кусок такой же холстины. Кончится страда, выпорет баба из мужниной рубахи сопревшую подоплеку, заменит новой – рубаха еще и послужит. А ластовицы – это прямоугольные вставки подмышками, где более всего преет рубаха при работе. Их тоже можно было заменить. К тому же широкие, размашистые движения косившего, метавшего стога, рубившего лес мужика требовали свободной одежды, и расширявшие верх рукавов ластовицы были как нельзя кстати.