Русские народные сказки Сибири о богатырях

Разыскала их головы, Ивана Солнцова сына и Ивана Месяцова сына, совсем с туловишшам. Тем же поборотом, как его оживляла, так и их оживила. И говорит сын матери:

— Ну, мамаша, а где же наши жены?

— Я не знаю.

И говорит он своим братовьям:

— Ну, братья, стало быть нехристь увела.

И мать сыну наказала:

— Опеть жа эдак стрелку станови, и я буду знать.

Сама убежала в широку долину.

— Ну, братовья, — говорит Иван Кобыльников сын, — станем-те нонче трои сутки зверье бить да ремень шить.

И били трои сутки зверье и сшили ремень в трои сутки.

— Ну, братовья, — говорит Иван Кобыльников сын, — спускайте меня на ремне в эту пору, а недостанет ремня, свои кушаки наставляйте. Через двенадцать суток если за ремень не подёрну, от норы отходите, куда глаза глядят.

Спускали-спускали, и остановилась колыбели, и только один кушак надвязали.

Вышел там Иван Кобылышков сын из колыбели и пошел по тропинке. Шел он близко ли, далеко ли по этой по тропинке и увидал озерину. Кругом ее обошел, эту озерину. Видит — три зеншииы идут. Запал он в чепыжник. Поравнялись с ним эти зеншины, а он как раз стрелку через дорогу прострелил. А эти зеншины шли на озерину с ведрам по воду, и первая из них была его жена. И как эта стрелка пролетела, она удрогнулась и скрикнула:

— Ох!

Сестры у ней спрашивают:

— Что ты, сестра, удрогнулась?

— А мышонок пробежал… (Имя не сказала.)

Зачерпнули воды, и она стала замешкиваться. Сестры и говорят:

— Что ты, сестрица, стала отставать?

— А так, — говорит, — мне до ветру охота… Идите. Я приду.

Ушли сестры с виду, она и молвит русским языком:

— Что, мой обручник здесь?

Он отвечат:

— Здеся.

Она рада доспелась. Занялись оне разговором. Стал Кобыльников сын выспрашивать:

— Что, змей лежит али чего делат?

— Лежит, — говорит, — в колыбели, раненой.

— Как к ему подойтить, — говорит, — посичас оли погодя?

— Ты приходи, — говорит, — в самы полдни и примечай, как колыбель станет утуляться и он разоспится.

Иван Кобылышков сын подошел — колыбель ешшо качатся; стало полдни — колыбель стала утуляться. Змей разоспался. Подошел он к колыбели, наперво прищемил — придал жисть змею короткую. Энту треть тут всеё погубил после того.

И пошел, стал своих жен забирать. И чего ему надо из запасу — забрал. Забрал, чего ему надобно, и повез своих жен к норе.

Привязал Иван Кобыльников сын имущество к ремню. Подернул — братья и поташшили. Спустили ремень, он привязал Ивана Месяцова сына жену. Подернул — они поташшили. Ремень спустили опеть. Привязал он Ивана Солнцова сына жену. Подернул — они поташшили.

Ремень опеть спустили. С женой со своёй у них спор сошелся. У ней серцо чуяло… Она спорит:

— Давай тебя привяжем…

А он спорит.

— Давай тебя привяжем; ты, — говорит, — тут испужасся.

Иван Кобыльников сын переспорил-таки. Привязал ее. Подернул. Оле поташшили. Ремень спустили опеть. Привязался сам. Подернул, до верху стали дотаскивать, взяли ремень обсекли, он упал и убился. Забрали его жену и новели от норы.

Стали к его жене приступать, приступ делать. Она не сдается. Оне стали ее карать. Где корьёвишшо, юртовишшо сдернут, на нее складут — она ташшит, своими слезами умыватся. Стала сохнуть, блекнуть. Высохла, как былинка, насилу ноги носят.

Кобыла схватилась свово сына. Прибежала к его стрелке — стрелка упала. Давай она бегать кругом норы. Бегала, бегала — уходу нету. Разворочала она юрту, видит — нора. Понюхала в нору — в норе. Давай спускаться в нору. Спустилась в пору, увидала его мертвого. Таким же поборотом, как она раньше оживляла его, оживила. Вскочил Иван Кобыльииков сын, отряхнулся.

— Ах, мамаша, — говорит, — долго я спал!

— Да, — говорит, — кабыт не моя голова, ты бы вовсе не встал.

— Что, мамаша, как мы попадем на верхней хвост?

Она ему отвечала:

— Дитя! В трои сутки зверьев бей, трои сутки сумы шей, да в сумы в куски руби, да мясо клади.

Наклал Иван Кобыльников сын две сумы в трои сутки полные и перевесил через мать-кобылу. И она говорит:

— Дитя! Садись и ты на меня. Я, — говорит, — поползу, оглянусь, ты, — говорит, — по куску подавай мне — буду подыматься.

Как оглянется, он подавал и подавал по куску.

У него запасу не хватило. Она оглянулась, ему подать и нечего… От правой ноги своей палец отрезал, подал. Второй раз оглянулась, ему подать нечего. От правой ноги своей икру отрезал, подал. Третий раз она оглянулась — ему подать нечего. От правого уха своего отрезал, подал.

Выползли на верхний свет. Слез Иван Кобыльников сын с матери своей кобылы.

— Ах, дитя, — говорит, — я пристала! Что ты, — говорит, — на последе сладкой мне хрящ подал?

— Ухо, — говорит.

Выхаркнула — прилизала.

— Второй раз чего мне сладко подал?

— Икру от правой ноги своей.

Выхаркнула — прилизала.

— Кого ты в первый раз твердо подал?

— Палец, — говорит, — от правой ноги своей.

Выхаркнула — прилизала.

Тожно Иван Кобыльников сын ей в ноги пал, в право копыто.

— Пропинай, — говорит, — родима мать, навеки, должно, нам не видаться!

Она и говорит:

— Куда ты девасся, сыночек?

— Я, мамаша, — говорит, — своих братовьев догонять стану да свою жену.