Русские. Нация, цивилизация, государственность и право русских на Россию

Но это лишь один подход к проблеме. С другой стороны, мы можем заметить, что постоянно воспроизводящаяся в западноевропейской культуре тема адюльтера является своеобразным способом осуществления индивидуальности женщины. Такая изменница как бы выступает за пределы отведенной ей обязательной социальной ниши хранительницы рода и очага и подчеркивает свою индивидуальность. Сущность европейского романа как манифестации западной цивилизации – в утверждении самостояния личности через ту или иную степень попрания половой морали с помощью романтической любви. Эта тема обретения индивидуальности через адюльтер может быть прослежена как центральная для западной цивилизации даже до сего дня, несмотря на ее малую актуальность в повседневной жизни в эпоху после сексуальной революции.

Традиционная русская культурная матрица выстроена от обратного. Супружеские измены, разврат, адюльтер, – всё это полностью исключено из литературы факта, к примеру историографии, и сведено к минимуму даже в нравоучительной литературе.

Святитель Григорий Турский в «Истории франков» во всех подробностях описывает грешную «галантную жизнь» королей-Меровингов. Напротив, мы не знаем от летописцев ничего о частной жизни русских государей от Владимира Святого и до Василия III (да и о последнем мы узнаем лишь в связи с разводом с Соломонией Сабуровой). Исключением являются лишь жизненные перипетии галицких князей – Ярослава Осмомысла и его сына Владимира – их галантные дела, обычные для любой европейской или византийской хроники, в русской летописи выглядят скандалом, вполне объяснимым положением Галича на крайнем западе русского мира, в пределах влияния соседских культурных кодов.

В ядре русских земель частная жизнь правителей, будь она хороша или дурна, покрыта этикетным молчанием. Во всех русских летописях есть лишь одна «постельная сцена» – ревнующая Рогнеда пытается посягнуть на убийство мужа. То есть и здесь адюльтер появляется в сюжете только в ключе его отрицания. Это ни в коем случае не говорит о реальном поведении людей той эпохи, но очень многое – о культурном стандарте[54].

Способом личностного самоутверждения женщины оказывается не измена, но верность. Поэтому образ сильной женщин, проявившей свою личность, – это, прежде всего, вдова, как княгиня Ольга, входящая в историю местью за мужа, или решительная Марфа Борецкая, пытающаяся править Новгородом и противостоять Москве после смерти мужа-посадника. Нарицательным женским образом в русской литературе становится Ярославна, тоскующая на стене в Путивле по томящемуся в плену Игорю, или верная Настасья Марковна протопопа Аввакума с её «ино еще побредем». Есть в русском эпосе и тема прямого отвержения адюльтера – история сватовства Алеши Поповича к Настасье Микулишне.

Классическим «антиадюльтерным» произведением древнерусской литературы выступает «Повесть о Петре и Февронии». «Есть что-то общее в деталях этой повести с западноевропейским средневековым повествованием о Тристане и Изольде» – отмечает академик Д.С. Лихачев и проводит действительно немало сближающих параллелей[55]. Но при всем родстве двух произведений их противопоставляет главное: «Тристан и Изольда» – это трагическая история состоявшегося адюльтера, «Повесть о Петре и Февронии» – история адюльтера пресеченного, история о верности – верности жены мужу и необходимости верности своему слову, в которой убеждается князь Петр, попытавшись обмануть Февронию. История любви в древнерусской повести утверждается на верности, так же как в западноевропейской любовь утверждается через попрание верности.

Казалось, что послепетровская трансформация русской культуры должна была бы изменить этот культурный код, приведя её в соответствие с воцарившейся галантной атмосферой, перенесенной в Петербург из Версаля. Галантная поэзия и проза действительно появляются, и в большом количестве. Но когда дело доходит до большой формы и глубокого содержания русская классическая литература воспроизводит именно традиционный архетип: является пушкинская Татьяна, которая вопреки всей ожидаемой логике романа осуществляет себя через верность даже вопреки чувствам. Роман Пушкина заканчивается ровно там, где европейский метасюжет предполагал начало романа. Характерно, что подавленный аффект Онегина выражает себя в путешествии. Впрочем продолжение романа не удается, поскольку его центральным событием становится именно отвержение Татьяной Онегина.