Русские сказки, богатырские, народные

– Видишь ли, любезный сын, – говорила Зимония Доброчесту, бросившемуся при этих словах в её объятия, – не всегда должно принимать вещи по виду, под каковым они покажутся с первого взгляда глазам нашим. Рвотное лекарство для твоего любопытства досталось тебе от пустого воображения, ибо тело деда твоего не подверглось до сего часа еще ни малейшему тлению. Равным образом и супруга твоя невинна в приключении гадливости, потому что надлежало исполниться всем подробностям заклятия короля волшебников, без чего ты не смог бы увидеть твоих родителей.

– Ах, дражайшая матушка, – отвечал Доброчест, – я уже исцелился от моей фантазии и люблю Замиру еще более прежнего. Позволь мне сесть на твое облако и отнестись к озачарованной башне, чтобы хотя бы издали увидеть мою любимую супругу.

– Прошу терпения, сын мой, – подхватила Зимония и обратилась к Доброславу, предложившему ей перенести тело отца своего в хижину. – Этого нельзя сделать, – сказала она, – без присутствия короля волшебников, да и кроме того тебе не нужно уже обитать на месте, напоминающем твои несчастья, которые, без сомнения, восприняли уже свое окончание… Когда судьба моей старшей дочери, – продолжала волшебница, – определила ее в супруги Зелиану, то посредством прежней птицы, в которую я время от времени превращалась, я оказала ей помощь – помогла познакомиться с ним и похитить его на пути от дулебского оракула, ибо произвести гром и молнию для волшебницы – самая малость. В рассуждении же договора при бракосочетании употребила я в посредство преселения Алциды в очарованную башню Зелианову нескромность, как не последний порок, в котором ему надлежало исправиться. Но хотя уединенный замок не подавал ему способа употребить свою болтливость и в рассуждении того, что мне надлежало, стараясь о участи Доброслава, привести в безопасное место и последнюю мою дочь, я показалась ему и учинила таковой вопрос, что ему было невозможно вспомнить своего обещания и не сказать мне, что он женат на Алциде. Озерцо, в кое она упала, было видением, и она не утонула, как подумал Зелиан, но попала в надлежащую башню. Я с намерением повелела ему считать свою руку железной, чтобы он не переставал желать ей исцеления, ибо мужчины иногда забывают своих любовниц и лучше могут помнить о безобразии руки своей. А поскольку я ведала, что совершение подвига, предоставленного Баламиру, зависело от возбуждения в нем любопытства сокрытием от него Зелиановой повести, то превращенная рука лучше всего удостоверяла меня в его молчаливости.

– Вы не престаете наказывать меня, любезная матушка, – вскричал Зелиан, поцеловав руку Зимонии, – я хранил мою тайну для исцеления страждущего моего сердца по Алциде, и в награждение за невинное мое страдание должны вы по справедливости пресечь мою с нею разлуку, ибо я чувствую, что это зависит от собственной вашей воли.

– Нет, – отрезала Зимония и продолжала свою повесть. – Наконец, уведомилась я чрез присланного ко мне от известной мне особы духа, что прекращение всех приключенных мною бедствий наступает, но что последует оно не прежде, как по переломлении Доброславом зачарованного копья, и о прочем. Тогда я для скорейшего исполнения сего, приняв невидимость, прибыла на это место.

Я спрятала челнок и нитки, которые Доброслав употреблял в починке своих сетей, и подставила на дороге его к ним зачарованное копьё, чтоб он, зацепясь за оное, пришел в досаду. Ожидание мое имело успех: Доброслав, не найдя челнока, был уже на взводе: я умножила досаду, превратясь в муху и щекотя ему нос; он зацепился за копьие и, став совершенно раздражен, переломил его. Тогда я, превратившись в птицу, учинила ему наставление, которое столь удачно послужило неустрашимому Баламиру и которое внушено мне было от упомянутого духа, которого, как я узнала после, присылал ко мне мой супруг.

Он писал ко мне, признаваясь в своей против меня несправедливости, и обещал самолично предстать в это место, коль скоро Гипомен освободится от своего заклятия. Однако же его нет, и, как я вижу, любовь его ко мне либо совсем остыла, или, может быть, он не истребил в своём сердце подозрения ко мне, внушенного ему Зловураном; ибо в прочем, хотя могла я башню превратить в клетку, но дочери мои останутся хотя не в виде, в каковом в оной обитали, но без короля волшебников останутся они этими птичками.

– Этими птичками! – вскричали вне себя дети Доброслава.

– Ах, жалко, этими птичками! – крикнул Баламир и за ним всё собрание.

А Любостана и Рогнеда готовы были заплакать, как мать и женщина.

– Да, – повторила Зимония, вздохнув, – если бы они единым взором взглянули на отца своего… Боги! – возопила она, пременясь в лице, взглянув на старика, привезшего в лодке детей Доброслава, и не могла докончить слов своих.

Все также обратили на него взоры, но старик исчез, или, лучше сказать, превратился в представительного мужчину, имеющего на главе своей железную корону, по которой все и узнали, что он был королём волшебников.