Русские суеверия

«А это, знаешь, в сорок четвертом году пошли мы на мурманский берег. Меня назначили, и мы вот с Варзуги шли пешком на Кандалакшу. Вещи у нас везли, а сами мы пошли пешком. И вот мы дошли до Умбы, а в Умбе там с деревни тоже пошел мужчина… Мы его называли Коля Вайга. 〈…〉 Ну, от ён рассказывал… Идешь, знаешь, волок сорок километров, дак надо чего-то говорить-та! От и разговорились тоже – как гадали прежди. Он и говорит: „Я пошел тоже, етого, в Святки гадать на шкури на оленьей. На росстаня́“. А росстаня это, знаишь, чтобы дороги расходились в разные стороны. И от ён очертил, а бычья шкура-то, хвост-то длинный такой (у маленькой постели-то от небольшой). А тут, это, у шкуры хвост-то большой, длинный такой – у быка дак! И от он начинает от хвоста очерчиваться: „Не ходи черт за черту! И до другой хвоста“. А хвоста-то самого не очертил. И опять так: „Не ходи черт за черту! Не ходи черт за черту!“

Ну и сижу жду. На постеле. Вдруг дьяволина-то идет – то-о-ка такой мужчина! Как обычно лешего-то говорили, что в сером кафтани ходит, правая пола подтыкнута. Ну вот, он подошел и говорит: „А э-э-это у тебя что!!!“ Хвост-то не очерченный! Взял за хвост и попер! Только одна курева по снегу! „Я сразу, – говорит, – испугался, захватился за края шкуры-то. И сижу. А потом вспомнил, что мне надо очуркатца“. А от я не знаю, как очуркатца: „Чур меня! Чур меня!“ (Или молитву какую говорил, не знаю.) И от как это он очуркался: сидит на постеле (шкуру-то у нас называли постелей). Вот. И узнал место. „Шесть километров, – говорит, – меня упер! На мху на каком сижу!“ От так» (мурм.).

Леший учит ворожить побывавших у него людей (см. ЛЕСНАЯ ДЕВКА). «У нас, бывало, парня носил он, лесной бутто, долго, и он ворожить научился» (арханг.). «Глаза у девок (вернувшихся из леса) вострые, как не наши, не людские, как невидимки. Потом наладили» (карел.).

В Олонецкой губернии полагали, что лесовик «и вся его стихийная братия» являются человеку исключительно перед бедой, «только тогда, когда людям предстоит что-либо чрезвычайное, когда, по словам народа, какая ни на есть беда случится над крестьянином» 〈Рыбников, 1910〉.

Леший, невидимое и видимое бытие которого (как и сам лес) на протяжении столетий сопутствует жизни крестьян, наделен многими человеческими чертами, даже слабостями. Он участвует в жизни крестьянской общины, с ним можно познакомиться, расположить его к себе. Леший «является то добрым, то злым и ближе всего по разнообразию природы приближается к человеку» (новг.) 〈Перетц, 1894〉.

Лесные хозяева под водительством своего атамана забавляются, «подвешиваясь» на деревьях (тульск.). Они посещают «царевы кабаки» (самар., олон.). В Архангельской губернии показывали место, где «из веков в век был кабак, да не наш, а кабак для неприятной силы, для леших». Лесовики играют в карты на крыс и зайцев, «равно как мы на деньги» (самар.). В 1852 г., по рассказам крестьян, сибирские лешие проиграли русским и гнали проигрыш (лесных зверей) через Тобольск на Уральские горы.

У леших есть солдатчина, они воюют между собой и с водяными: «Лешие ведут частые войны с лешими же, живущими не в нашем царстве, а потому и у них бывает солдатчина. Главный атаман свою резиденцию имеет в Сибири. Он по ветру дает знать, какие лешие и из каких мест требуются к нему на службу: те тотчас оборачиваются лицом к Сибири и без всяких предварительных приготовлений идут в стан к атаману-лешему по сту верст в час. На походе они не делают ни роздыхов, ни дневок. Лешие не имеют ни пушек, ни ружей и на сражениях совсем не употребляют пороха, но ломят друг друга столетними деревьями, стопудовыми камнями, которыми нарочно запасаются для сражений и которые, будучи брошены рукою лешего, летят в десять раз скорее пули на пятьдесят верст. Наши лешие больше воюют с французом-лешим, которого владения как раз подходят к Сибири. Впрочем, за русских леших опасаться нечего: они всегда побеждают. У тех нет, вишь, ни лесу, ни камней таких, какие водятся у нас, на православной Руси» (вятск.) 〈Осокин, 1856〉. «Когда у людей заведется усобица, ведут между собой войну и лешие: сходятся целые войска их и зверей из воюющих царств и бьются между собою нещадно до тех пор, пока не прекратится человеческая война» (олон.) 〈Рыбников, 1910〉.

Образ лешего-воителя вписывается в сюжеты XX в. «Вот мы мужиков на войну провожали, и леший провожал, дак плакал и все кричал: „Я помогу вам, помогу, помогу!“ У нас дедушка говорил, леший за Русь идет, хто на Русь нападе, все леший за Русь встане. Он все силы кладе, а помогать – он в войну пули откидывал» (арханг.) 〈Черепанова, 1996〉.