Русские суеверия

На Урале водяные шутовки – «среднее между русалками и про́клятыми женщинами и девками». В своих «подводных гнездах» они живут, как и люди на земле, – «во плоти», хотя обычно невидимы. Появляясь на суше, шутовки похищают еду и одежду, могут сожительствовать с обычными людьми, однако их дети подвластны нечистой силе. Шутовки обречены существовать так до пришествия Христова (сходно характеризуются и шуты, про́клятые мужского пола). На Владимирщине шуты и шутовки отождествляются и с про́клятыми, и с чертями, и с водяными – они похищают неблагословленную пищу (ночью), уводят к себе оплошавших и про́клятых, топят в воде неосторожных. Скотинка в их дворах – про́клятые родителями дети и самоубийцы (см. ШУТ). В быличке Архангельской губернии про́клятая девица выходит замуж в Санкт-Петербург, «под Калинов мост».

В повествовании, записанном на Рязанщине, про́клятая отцом королевна заточена в крепостной стене, откуда выходит через каждые семь лет «в человеческом образе». Она просит солдата-часового купить ей крест и следовать за нею: «„Будут тебя начальники, генералы стращать, не бойся никого, будет огонь и вода, не бойся ничего. Только иди за мною, а вон выйдешь, не говори, пока я не заговорю!“ Взошли они в подвал, увидал часовой ротного командира, корпусного, стращают его, говорят, что мы тебя сквозь строй прогоним! Он промолчал, с обеих сторон пламя на него огненное пышет. Прошел он огонь, потом река, ветер и волны. Прошел он воду. Она ему показала пальцем взять шкатулку. Выходят из подвала, подходят к главной абвахте [гауптвахте] 〈…〉 За крепостью через канаву большой мост. Вдруг пошли по мосту: на конце моста нечистые духи сорвали башмак с нее. Он только сказал: „Сударыня, башмак потеряли!“ И не стало ни ее, ни шкатулки».

Про́клятого старались спасти, возвратить домой посредством молитв, молебнов; обращались и к колдунам. Полагали, что можно увидеть «сбраненного», «наставив к ночи на стол различные кушанья, не перекрестивши их, так что даже можно его поймать: как придут ночью (про́клятые. – М. В.) да начнут чвякать [есть], и он с ними, то скорее прочитать воскресну молитву, тые и разбегутся, а он тут останется» (новг.) («обернуть», возвратить про́клятого можно и накинув на него крест; надев крест и пояс).

Возвращали уведенных нечистой силой про́клятых и с помощью обряда «отведывания» (см. ЛЕШИЙ). В быличке Тихвинского уезда Новгородской губернии убитый горем отец потерявшегося мальчика (его «сбранила» мать) отправляется за двадцать пять верст – в соседнюю волость, к «знающему» колдуну. «Этот колдун сказал: „Сын твой жив, но сбранен и находится на худом следу“. Колдун приехал с отцом и за плату искал мальчика один. Проходил день по полям и лядинам. Сказал, что мальчик жив и нашелся. На пятый день после ухода колдуна и на двенадцатый после пропажи мальчик нашелся в десяти верстах [от дома] у деревни Смолино. 〈…〉 После обнаружения мальчика колдун, предсказавший о его возвращении, говорил крестьянам, что он поплатился за отнятие у духов этого младенца: будто бы черт, превратившись в лошадь, когда он проходил, слягал его заднею ногою, и в доказательство этого колдун показывал на боку синее пятно» 〈АРЭМ〉.

Иногда все усилия пропадают втуне лишь потому, что родные нарушают одно из необходимых для возвращения про́клятого условий (не хватают его «в ту же минуту», не впускают в дом, нарушают молчание, оглядываются назад и т. п.).

Наиболее действенной для спасения «про́клятых под горячую руку» считали молитву («молитва родительская самая богоугодная»), сопровождаемую раскаянием бранившихся родителей. Проклявший сына отец кается в этом священнику: «Тот не отказался, отслужил трои молебен – Господу Иисусу, и Пресвятой Богородице, и Николаю Чудотворцу. Через несколько времени вдруг находят сына ево на сеновале, поставленного вверх ногами к стене. Найденный сын после такого испытания не мог говорить трои сутки, потом начал рассказывать то, что написано было впереди (предсказывать)». Все это привело крестьянина и его сына «к самой добродетельной жизни» (волог.).

Рассказы об успешных и неуспешных поисках про́клятых (наряду с повествованиями об их исчезновении), проникнутые неизбывной надеждой вновь обрести своих близких, облегчить их участь, многочисленны в русской традиции XIX–XX вв.