Русские травести в истории, культуре и повседневности

Создавать миражи – в этом, пожалуй, и был смысл ее жизни. Однако рычащая стальная эпоха не нуждалась в кружевных миражах восьмидесятилетней маркизы. Она получила отставку. Последняя из рода де Морни выбрала красивую смерть – харакири. Судьба, как уже случалось не раз, жестоко посмеялась над ней: рана оказалась несмертельной. Но желания жить уже не было. Двадцать девятого июня 1944 года маркиза заперлась в кухне и включила газ. Ее похоронили на парижском кладбище Пер-Лашез. Проститься с нею пришли десять человек.

Последний созданный ею мираж – она сама. О ней забыли сразу после кончины. Ее имя украдкой поминала Колетт. Пара-тройка въедливых биографов бегло описывали странный роман писательницы с мужеподобной дамой. Личные архивы Мисси – фотографии, дневники, письма – исчезли. Никто точно не знал, кто она, откуда и была ли вообще. Лишь недавно мираж стал обретать осязаемые черты: на антикварном рынке появились автографы, случайные документы, афиши и снимки «дядюшки Макса». Самой важной находкой были 145 писем Колетт, адресованные маркизе. Более двадцати лет коллекционер Мишель Реми-Бьет терпеливо и тихо покупал их в букинистических лавках, на блошиных рынках, аукционах. Недавно их издали, и фамилия де Морни вновь зазвучала в романах и сценариях. В 2018 году маркиза «дебютировала» в кино – ее роль в фильме «Колетт» сыграла актриса Денис Гоф.

Глава 11. Ухарки

«КУРИОЗЫ НАТУРЫ»

«Куриозы натуры» – так в России девятнадцатого столетия называли дерзких дам, выдававших себя за молодцов-дебоширов. О них много писали газеты, особенно петербургские. Заметки выходили с характерными заголовками: «Случай с N», «Баба-ухарь», «Скандалезный маскарад». Желтая пресса угощала читателей пикантными подробностями: как именно полиция раскрыла ухарку, за какое уличное хулиганство ее арестовали, во что она была одета, чем приклеивала к нежному личику усы, что сказал посрамленный супруг или достопочтенный отец «молодца», увидев девушку в таком обличье.

Ловили их обычно во время массовых гуляний. Однажды в самый разгар Масленицы в расписную кавалькаду наездников-мужчин, гарцевавших по Невскому проспекту, влетел юнец на взмыленном жеребце, едва не вышиб из седла зазевавшегося франта, сделал свечку и понесся дальше, «производя в это время верхом различные эволюции». Чувствуя на себе взгляды публики, парень вновь пришпорил коня и с гиком полетел к высокому барьеру. Но лошадь подвела, споткнулась, и через препятствие перелетел только всадник, причем кубарем. Полицейские скрутили наглеца и отправили в участок на дознание. Молодым человеком оказалась барышня-француженка, и, как сообщали газетчики, «весьма сомнительного поведения», имея в виду ее страсть к франтовству и мужской одежде, что считалось в столичном обществе неприличным.

Столь же «сомнительно» вела себя госпожа Д., ставшая пациенткой психиатра Ипполита Тарновского. Двадцатилетняя петербурженка, дочь уважаемого чиновника, любила женщин и ощущала себя мужчиной, хотя внешне это почти не проявляла. Лишь изредка позволяла себе развлечение: нарядившись в сюртук и брюки, накинув николаевскую шинель на медвежьем меху, она высвистывала лихача и неслась с несколькими подругами в загородный ресторан, где их ждал отдельный кабинет с изысканно накрытым столом, шампанским и ледяной водкой. Подруги приходили в неописуемый восторг от ухарского щегольства, захватывающей дух езды и барского ужина. До поздней ночи девы расточали ей комплименты, поцелуи и хмельные признания в любви. Другим развлечением госпожи Д. было снять бричку с рысаком, переодеться заправским кучером (ватная шуба, пестрый кушак, шапка с квадратным верхом) и катать подругу с ветерком по заснеженному Невскому, студеной набережной, вдоль Летнего, по Литейному… Выезжала только по вечерам: боялась, что днем остановят приставы. Впрочем, полиция никогда ее не задерживала: ухарка отлично знала правила столичного извоза, не превышала скорости и не позволяла лишнего.

Таких молодцеватых «кучеров» было, вероятно, немало. Возможно, этому нелегкому и опасному искусству перевоплощения они учились у столичных гвардейских офицеров. Во время Масленой недели и рождественских маскарадов корнеты и поручики рядились лихачами, запрыгивали на козлы, другие в форме лакеев вставали на запятки, крикливые разряженные девицы рассаживались по каретам, и шумная кавалькада с песнями и посвистом мчала вдоль разукрашенных улиц столицы. Эти гвардейские выезды нечасто, но попадали в городскую хронику. Воображение ухарок распалялось, и самые отчаянные проделывали похожие кучерские трюки.