Русские травести в истории, культуре и повседневности

Денно и нощно Нарышкин принимал у себя на квартире пажей и безотказных «фрин», устраивал живописные оргии, о чем вскоре донесли Чернышеву. Жуира терпеть дольше не стали и в декабре 1845 года в чине штабс-ротмистра отправили в почетную отставку. В примечаниях «Похождений» указано, что Нарышкин «теперь адъютант князя Чернышева», стало быть, и примечания, и, возможно, вся поэма появились в период с 1843 по декабрь 1845 года – от перевода Нарышкина в Петербург и до его отставки. Если бы любитель галантностей А. Ш. знал о дальнейших приключениях своего страстного героя, он совершенно точно посвятил бы им пару язвительных строк: писать было о чем и язвить тоже.

С 1846 по 1850 год бывший штабс-ротмистр гулял на широкую ногу, играл в карты, беспробудно пьянствовал, тратил деньги, свои и родительские. За несколько лет наделал долгов и в 1850 году лишился имений: по ходатайству матери сёла в Шацком и Моршанском уездах перешли под ее опеку.

Эпикурейский образ жизни отразился на здоровье «кокетки большого света». В 1852 году его освидетельствовал врач и выявил много недугов. У Нарышкина пошаливало сердце, покалывало в правом подреберье, его мучали сухой кашель и поносы. Печень была увеличена, об очевидных причинах врач решил не распространяться. Он также мудро промолчал о происхождении геморроидальных шишек, болевших и часто кровоточивших. В свои тридцать три года Сергей Кириллович имел богатый донжуанский список и, как следствие, внушительную историю болезней. Он захотел выехать на лечение за границу, но получил решительный отказ из Третьего отделения, ведь за два года до этого «был признан расточительным и над имением его учреждена была опека».

К чему горевать, решил Нарышкин, раз не пустили за границу, он будет развлекаться в своем тамбовском имении. Сергей Кириллович бесстыже наряжался в кружевные капоты, муслиновые чепцы, душился, много жеманился, пел девичьи романсы и самым животным грубым образом удовлетворял чувственную прихоть с крестьянами, которых он, как истинный русский барин, не считал за людей. И крестьяне возроптали. Вероятно, распутник перешел последний предел, совершил нечто такое, что безголосый, безвольный дворовый люд не смог терпеть. В России произвол помещика иногда кончался кровавой над ним расправой. Но грамотные крестьяне Нарышкина поступили в духе новых времен – обратились в полицию. И полиция отреагировала мгновенно: назначила расследование. О его результатах сообщили в Третье отделение, откуда вскоре на имя обер-прокурора Священного синода пришло распоряжение: «По всеподданнейшему докладу обстоятельств произведенного в Тамбовской губернии следствия по жалобе дворовых людей тамошнего помещика Сергея Нарышкина на мужеложество с ними Государь Император Высочайше повелел соизволить заключить Нарышкина для покаяния на три года в строгий монастырь». К документу приложили внушительный список обителей.

Через месяц, в июле 1853 года, Синод постановил отправить Сергея Кирилловича в Козельскую Введенскую Оптину пустынь «на покаяние и с тем, чтобы об образе жизни его доносимо было Святейшему синоду». Обер-прокурор такое наказание считал справедливым и жестоким, ведь бывшую столичную «кокетку» отправляли почти в тюрьму, в самую строгую обитель, не знавшую мирских соблазнов и развлечений. Там можно было думать лишь о спасении души. Наивные чиновники судили по себе: то, что они считали изгнанием, было для Нарышкина новым приключением. Ведь отправляли его не в одиночную камеру, а в мужской (!) монастырь, в котором жили и трудились не только седобородые аскеты, но и юные послушники. Это парадоксальное решение Синода говорит лишь о том, что никаких других законных и действенных методов борьбы с содомией чиновники не придумали и вообще с трудом понимали, как бороться с этим непотребством.

В конце августа 1853 года Нарышкин уже был в Оптиной пустыни. И вроде бы все шло хорошо: «кокетка» картинно покаялся перед настоятелем, обещал очиститься от скверны и регулярно вдумчиво от всей души молиться, соблюдать строгий пост, работать не покладая рук своих… Такими словесами до слез растрогал доверчивого архимандрита Макария, наместника пустыни. В сентябре епископ Калужский и Боровский Григорий доносил обер-прокурору Синода, что Нарышкин «вел себя скромно и благонравно, к Божественной церковной службе оказывал усердие и во всем сообразовался с правилами христианской жизни».