Русские травести в истории, культуре и повседневности

Шибден-Холл, семейное поместье Анны Листер. Снимок 1910-х гг.

Церковь Святой Троицы, Йоркшир. Здесь Анна Листер тайно обвенчалась с Энн Уолкер Снимок 1880-х гг.

Еще в юности Листер читала книги о баснословной Московии, Сибири и Лукоморье, о том, как куржавые крестьяне били французов при Бородине, а те отступали, задыхались в снежных вихрях, тонули в сугробах. Брат Изабеллы Норклифф, зная страсть Анны к перемене мест, частенько дразнил ее: то хвастал своими альпийскими похождениями, то сочинял истории, как едва не погиб в морской качке. Из России, куда он таки добрался, написал: «Анна, имей в виду: кто не видел Санкт-Петербурга, не видел ничего!» И задетая Листер уже готовила достойный ответ, представляла себя, черную и героическую, в цилиндре и сюртуке посреди шумной ярмарочной сутолоки с полудикими гаркающими варварами и танцующими под балалайку медведями, уже слышала звуки придворного оркестра и чувствовала, как вальсирует в золотом леденцовом крошеве дивных мраморных имперских залов, как кружится голова от жирного блеска русских эполет и сладкого пудрового запаха разгоряченных женских тел…

Но нет, брат Изабеллы был неправ. Россия лишь начиналась в Санкт-Петербурге. Чтобы увидеть ее, нужно было отправиться вглубь, в Самару, Нижний Новгород, Астрахань, на Кавказ, оттуда – в манящую Персию и Крым. Листер чувствовала, что безграничная полудикая Россия ей по плечу и по сердцу, она желала исследовать ее, познать и покорить, словно капризную любовницу. Джентльмен Джек набросала смелый сложный маршрут, назвав супруге лишь две точки: «Санкт-Петербург и Москва. Дальше посмотрим». Но дальше Уолкер категорически не хотела. Дальше был невыразимый, непролазный, безграничный ужас. Ее Россия заканчивалась хищными зубцами кремлевских стен. Впрочем, бабским малодушным словам Анна не придала значения: джентльмен никогда не спорил с женщинами.

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ – МОСКВА – КАВКАЗ

В июне 1839 года подруги покинули Шибден-Холл. Купив в Лондоне компас, телескоп, запасные часы и кое-что по мелочи, переехали в Дувр, оттуда – в Кале и на пароме в Копенгаген. Через Швецию и Финляндию они приехали в Санкт-Петербург.

Российская столица оказалась совсем не сказочной, как представляла Анна, – ни домов-леденцов, ни золотого конфетти придворных балов. Их встретил город-сноб, город-бюрократ, город-генерал: на улицах все в форме, все козыряли друг другу. Только прибыли – и сразу бумага из департамента: немедленно представить реестр с именами слуг и описью перевозимого имущества. Следовало также оплатить налог на проезд до Москвы, следующей точки путешествия. Они вскоре покинули застегнутый на все мундирные пуговицы Петербург и 12 октября, через пять долгих дней, были в Первопрестольной.

Здесь Анна испытала культурный шок. Пестрые даже хмурой осенью улицы, пестрый живой люд, пестрые языки – русский, татарский, французский, фарси, польский, грузинский, немецкий… Все гаркало, и гоготало, и двигалось, хаотично и пьяно. У Листер кружилась голова от сладко-кислых телесных запахов, сумасшедших звуков, размалеванных лиц и раешных масок, лошадиного ржания, окриков свирепых возниц, от всей этой яростной людской магмы. Полудикая хмельная страна неожиданно отозвалась пронзительной нотой в ее механическом сердце. Тогда, в октябре тридцать девятого, в потоке сводящих с ума звуков и лиц, она вновь по-настоящему влюбилась – в незнакомую пугающую Россию, которая по иронии остроумной судьбы тоже была женского рода.

Русский паспорт Анны Листер 1839 г. Архив Западного Йоркшира

Анне понравилось категорически все: люди, еда, говор, тучные белокаменные палаты, похожие на своих древнерусских хозяев, странный печальный исполин Царь-колокол, бойкий и хитрый Китай-город и Кремль, пышный румяный восточный пирог с итальянскими виньетками и грубоватой русской начинкой. Вместе с Энн поднялись на Спасскую башню. Оттуда, как утверждал путеводитель, «открывается вид на Москву» – как скучно, как пресно. Как несказанно, непередаваемо, неописуемо красиво было там, наверху, среди облитых золотом куполов и колокольного звона, лившегося от одной белокаменной башни к другой вместе со стаями растревоженных птиц. Ниже кипела, гудела, торговала Москва, прохожие взбивали пенку дней. Не хотелось уходить. «Увиденное с высоты Спасской башни, – пишет Листер, – превзошло все мои ожидания. Пестрое соседство европейского и восточного стилей, сотни церквей, величественные купола! Какая красота!»