Русский

У нее зазвонил телефон. Она быстро ответила, и среди незнакомых слов Серж понял одно – «Привет», название кафе. Через минуту у их столика возник молодой мужчина в круглой меховой шапочке, с черной бородкой и горбатым носом. Быстро, страстно оглядел Зару. Перевел жгучий, недоверчивый взгляд на Сержа.

– Он меня спас. Он русский, – сказала Зара.

– Где Ахмед? – спросил мужчина.

– Его убили. А он меня спас. – Зара кивнула на Сержа.

– Пойдем отсюда.

Мужчина достал визитную карточку с какой-то зеленой эмблемой. Протянул Сержу:

– Если понадобится, звони. Помогу. – Он с силой поднял со стула женщину и быстро ее увел. Серж сквозь стекло видел, как они садятся в дорогую машину.

Он остался сидеть, не торопясь покидать теплую стекляшку. Думал о своем странном уделе переходить из одного несчастья в другое. Словно кто-то неведомый преподает ему один урок за другим, ведет от одной беды к другой. Будто мир, в котором он живет, состоит из множества комнат, и неведомый поводырь переводит его из комнаты в комнату, показывая, что в них невозможно жить. В этом мире невозможно жить, настолько он страшен и уродлив. Но при этом поводырь продолжает его водить, продлевает его жизнь, словно где-то находится потаенная комната, приспособленная для бытия, не захваченная злом, не подвластная злобному карлику.

Он знал, что важен поводырю. Поводырь затрачивает на него свое время и силы. И не этот ли безымянный водитель обнаружил себя в камере смертников, где Серж, прикованный цепью, тосковал в предчувствии казни – и вдруг пережил соседство с безмолвным, бестелесным существом, которое наутро спасло его от гильотины, выхватило из-под отточенных лезвий.

Он попытался ощутить присутствие этого существа. Прислушался к своему дыханию, к стучащему сердцу, к окружающему пространству. Но вокруг люди ели бутерброды, жевали сосиски. Двое наливали в пластмассовые стаканчики водку. Продавщица считала деньги. За стеклом мерцала зимняя улица. Существо не обнаруживало себя среди обыденных обстоятельств. Это было не то место, где оно обитало. Но местом, где оно могло обитать, была церковь. Это был дом, построенный людьми для того, чтобы существо приходило туда и люди могли с ним общаться. И он решил пойти в церковь и ощутить присутствие существа, спросить у таинственного поводыря, в чем смысл их бесконечных блужданий.

Церковь он нашел недалеко от Тверского бульвара, заглядевшись на вечернее зеленоватое небо, в котором едва ощутимо веяло весной. Красные пятна солнца на голых липах, оранжевые полосы света на церковной стене, червонное золото узорных крестов – все тихо пламенело, куда-то плыло, томило изможденную душу возможным блаженством.

Он вошел в церковь, в полутемное, улетавшее ввысь пространство, и почувствовал, что здесь хорошо. Было тепло тем душистым мягким теплом, какое струится от русской печки. Сумрак был живой, бархатный, лишь местами, зеленые и красные, горели лампады, и свечи, как одуванчики, слабо трепетали, отражаясь в подсвечниках. Было не людно. Оставалось много пустого места на каменном полу. Люди кланялись и крестились, когда невидимый хор вдруг сгущал свой золотой и тягучий звук, и Сержу казалось, что сейчас внесут большое, наполненное медом блюдо.

Хор замолкал, и священник начинал громко и гулко читать лежащую перед ним книгу. Серж не понимал древний язык, но певучие, чудесно-таинственные слова уверяли в существовании иного мира, куда можно попасть, если задержать дыхание, остановить на мгновение сердце, сосредоточить помыслы на чем-нибудь прекрасном и добром, быть может, на мамином черном, в алых розах, платке. Лица священника не было видно, только темно-фиолетовое, в серебре, облачение, часть золотой бороды, и слышался его рокочущий, облетавший храм голос.

Серж стал в стороне, у стены, где на лавочке сидели две уставшие стоять старушки. Чуть приоткрытая дверь вела в соседнее, должно быть хозяйственное, помещение. Пахло сладкой смолой, цветочной клумбой, теплым воском и какими-то пряностями, будто открыли невидимую шкатулку с восточными лакомствами.

– Батюшка у нас больно хороший, сердечный, – говорила подруге старушка, негромко, но так, чтобы и Серж ее слышал. – Я ему говорю: «Отец Иннокентий, какое нам всем от вас утешение. Дай вам Бог здоровья». А он говорит: «Грешите меньше, и исповедь ваша будет легка. А то исповедуешь вас, и хоть в больницу ложись».

– А как же, – отвечала другая старушка, – батюшка все наши грехи на себя берет. Его Господь за наши грехи станет спрашивать.

Сержу было хорошо и спокойно. Божественная сущность не обнаруживала себя, как это было в час смертельной тоски. Но что-то теплое, дивное, родное витало в храме, словно где-то здесь незримо присутствовали мама и бабушка.