Русский балет Дягилева

Я намеренно не стал упоминать Сезон большой оперы Ковент-Гарден, поскольку он стоит и всегда будет стоять особняком, – это совершенно экзотическое зрелище, дивный цветок, бережно выращенный для того, чтобы завладеть фантазиями небольшого числа богатых людей. Я не желаю вторить обычным насмешкам над владельцами лож, которые считают оперу местом, где прежде всего можно блеснуть лучшими нарядами и дорогими украшениями – это всегда было одной из функций столичного оперного театра; но бессмысленно полагать, что Ковент-Гарден в первую очередь нужна опера как искусство. Публика требует первоклассных певцов, но ее мало заботит, что именно они поют; Синдикат рассчитывает на прибыль, но совершенно не думает о том, каким путем она получена… На этом все заканчивается[785].

Публика Ковент-Гарден своим богом считала Пуччини. Верди находился среди ангелов высших чинов, Россини, Леонкавалло и Вольф-Феррари – в чинах пониже, но в 1911 и 1912 годах их произведения занимали основное место в репертуаре, что вызывало вспышки недовольства, куда менее умеренные, чем сдержанная критика Тэуи. Генри Хардиндж подстрекал Оскара Хаммерштайна, владельца недолго просуществовавшего и доступного по ценам Лондонского оперного театра, «выбросить все старые оперы и традиции, а в первую очередь – ужасные старые декорации, которые так бережно хранит Ковент-Гарден, и… обратить [свой] взгляд на восход новой оперной эры, которая началась с появлением [Гордона] Крэга»[786]. Весьма забавно, что Русский балет нашел своих ранних поклонников не среди приверженцев «нового искусства» или хотя бы горячих энтузиастов творчества Вагнера, но среди украшенных диадемами любительниц «второсортных итальянцев»[787].

И если даже критики и интеллигенты протестовали против такого положения вещей, высший свет был им вполне удовлетворен. В светской колонке газеты «Скетч» «Известная женщина», где регулярно сообщалось о событиях в Ковент-Гарден, говорилось:

Нас часто упрекают в том, что мы не музыкальны, а оперных артистов обвиняют в том, что они не показывают нам новых спектаклей, – истина же состоит в том, что наша Опера – отражение нас самих; мы сами не относимся к нашим музыкальным развлечениям серьезно… мы знаем спектакли, которые могут доставить нам удовольствие – обычно в качестве передышки между встречами в свете. Порой появляется новый спектакль, мы его обсуждаем и делаем выбор в его пользу – в качестве маленькой сенсации… Появился Русский балет, мы его увидели, он покорил нас, приехал вновь… Оперный Синдикат… пытался завлечь нас множеством новых постановок с великолепной репутацией, но лишь немногие спектакли получили наше одобрение[788].

Сложно представить себе более сильный контраст с дягилевской публикой, жаждавшей новизны.