Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943

– За все приходится платить, – добавил он. – Возможно, это предстоит нам, а возможно, по счетам придется расплачиваться нашим детям. И не важно, будут это геллеры^[67] или пфенниги^[68]. В Библии об этом начертано абсолютно точно красными и черными чернилами. Да и в школе нам талдычили о том же на протяжении восьми лет. А вчера мне довелось видеть одного парня, который застрелил пленного. Со спины, конечно, когда тот отходил от него. Я подскочил к нему и крикнул:

– Что ты наделал! Как ты мог?

– Это тридцатый, – спокойно ответил он, смотря сквозь меня.

– Но ведь это убийство! Чистой воды убийство!

Фойгт никак не мог успокоиться и вскричал:

– Мы окружены убийцами. И если те, кто пришел с противоположной стороны, закололи десятерых наших раненых, то это тоже убийство. Везде убийство: и тут, и там. Черт побери!

Он выругался и сплюнул.

Ночные атаки русских на Гавриловку численностью от 30 до 100 человек без поддержки артиллерии оканчивались безрезультатно. 2-й батальон вклинился в открытое поле правее 3-го батальона. Там просматривались загоны для овец.

Мы взяли Ростов-на-Дону^[69]. Япония вступила в войну^[70]. Полковник Филипп был награжден Рыцарским крестом. Когда-то он спас мне жизнь. И все бы ничего, но наши танки из-за сварных швов не выдерживали температуры ниже 15 градусов мороза^[71]. Поползли слухи о битве под Москвой. Почту стали постоянно задерживать на две недели. На хоздворе вновь повесили какого-то шпиона.

Западные ветры смягчили мороз. По ночам стала стрелять русская артиллерия – она снова здесь появилась. За нашей конюшней заняли огневые позиции батареи легких и тяжелых орудий. При первых же их выстрелах с таким трудом добытые стекла вылетели из окон. Пришлось заделывать их досками. Мы стали складывать навоз в трехметровые кучи, чтобы отапливаться им, когда вновь наступят холода, а сами перебрались в пять домов, оставшихся от села и располагавшихся в лощине. Противник туда не наведывался. Его штурмовая группа прорвалась к железнодорожной насыпи и чуть было не перешла ее. Трое часовых едва унесли ноги. Деревню, которую мы в спешке проскочили при переходе сюда, русские сожгли, и теперь нас от них отделяла 8-километровая мертвая полоса. Обер-лейтенант Флорич из 10-й роты безрассудно сунулся туда. Его брат, летчик, был награжден Рыцарским крестом, и Флорич тоже хотел отличиться. Но его ночное предприятие успехом не увенчалось. Он только потерял людей убитыми и ранеными.

– Тоже убийца, – прослышав об этом, заявил Фойгт.

– Вы подковываете лошадей убийцам? – поддел я его.

– Ты прав, мой мальчик, – согласился он. – Мы все тут увязли по уши. Но Флорич не прав в гораздо большей степени, чем ты или я.

Фойгт ко всем обращался на «ты» и называл нас «мальчиками», что из его венских уст звучало по-отечески.

Проходили день за днем. Я мотался по взводам нашей роты, проверяя состояние противогазов, гремя пеналами с таблетками для обеззараживания кожи^[72], раздавая присыпку для защитных тентов, так как они быстро плесневели, а также показывая новеньким, как менять стекла на маске. Другие несли службу в конюшне, приносили корм и сено. За день приходилось перемешивать до 100 мешков пшеницы, ржи и ячменя, а также менять подстилки животным, для чего разгружалось по 50 возов с сеном и соломой. Но этого было явно мало для содержания 150 крепких лошадей в зимних условиях, так как тех крох, что мы получали по линии снабжения, не хватало.

Однажды утром я возвращался из Гавриловки. Когда беспокоящий огонь русских ослабевал, то в одиночку под прикрытием плодовых деревьев можно было более-менее спокойно ходить туда и обратно. Ветер усиливался, небо затянуло темными облаками. Справа от меня тянулось поле неубранной пшеницы, покрытое снегом, под тяжестью которого стебли растений прогнулись, а кое-где сломались. В общем, глазам открывалась неутешительная картина. В отдельных местах можно было видеть полоски прямо стоящих стеблей, чьи осыпавшиеся колосья раскачивались под порывами студеного ветра, производя непередаваемый шорох. В небе, высоко над облаками, слышался рев моторов бомбардировщика.

По дороге я увидел хорошо сохранившийся труп русского солдата. На нем была ватная куртка, о которой нам оставалось только мечтать. Его правая рука без рукавицы лежала на груди, до кости начисто обглоданная либо птицами, либо мышами. Место ранения не просматривалось, только из носа ко рту тянулась струйка запекшейся крови. Лицо убитого походило на восковую маску, глаза закрыты, волосы острижены наголо. Меховой шапки не было. Видимо, ее кто-то подобрал и прибрал к рукам.