Вечером мимо нас проследовала колонна из 60 военнопленных. Большинство из них были ранены и сидели на повозках Рюкенштайнера. Печальное зрелище. Поскольку пленные несколько дней находились на открытом воздухе, многие имели обморожения конечностей, хотя на них и были надеты толстые ватники, валенки, меховые шапки и рукавицы на двойной подкладке. Грудь они прикрывали наискось завязанными шерстяными шарфами зеленого цвета. На привале, когда им выдали горячий суп, чтобы они могли согреться, пленные рассказали Рюкенштайнеру, что позади наступавших разворачивались пулеметные расчеты, чтобы ни у кого не возникло даже мысли об отступлении. Это было все, что осталось от 200 человек.
На одной из повозок с обмороженными руками и ногами лежал солдат, которому осколком оторвало нижнюю челюсть. Его сопровождала женщина, санитарка с красным крестом на сумке. Было совершенно ясно, что бедняга долго не проживет, и между нами возник спор, стоит ли ему помочь уйти из жизни.
– Но для чего?
– Он едва дышит!
– Его нельзя убивать!
– Если бы кто-нибудь из нас оказался на его месте, он бы его пощадил?
– Врага надо убивать! И точка!
– Только не здесь! – заявил Рюкенштайнер. – Я командую транспортом, мне решать!
С этими словами он дал команду двигаться дальше. После того как пленные были переданы по этапу, Рюкенштайнер загрузил повозки новыми боеприпасами и вернулся в расположение.
Ночью хорошо были слышны хлопки винтовочных выстрелов. Артиллерия молчала. В воздух беспрерывно поднимались осветительные ракеты, освещая призрачным светом позиции переднего края, располагавшиеся в 2 километрах от нас. В 3 часа ночи противник снова поднялся из заснеженных окопов и бросился в атаку. Одна волна сменялась другой, но под нашим заградительным огнем атаки противника захлебывались.
Нас вновь подняли по тревоге. Хозяйственный двор озарился красными отблесками от выстрелов орудий. В Гавриловке пылало несколько домов. У меня онемела левая нога, и я не мог передвигаться. Циппс растер ее какой-то черной мазью и сказал:
– Вчера ты простудился, сидя на вышке. Тебе надо побыть в тепле.
Мне ничего не оставалось, как наблюдать за манипуляциями верной Вали, которая ухаживала за больным Хиртлингом. Ночью он выбежал на улицу в одной рубашке и теперь лежал в постели с температурой. Каждые два часа она потчевала его галетами и горячим черным чаем.
Меня навестил Рюкенштайнер и, как всегда, с порога обрушил на меня целую тираду:
– Перебежчик выдал противнику расположение позиций нашей артиллерии.
– Среди нас оказался перебежчик?
– Иногда встречаются. Это те, кому война по горло надоела.
Затем он принялся рассказывать о том, как один солдат из нашего 2-го батальона подполз к оборудованной вблизи от линии фронта огневой пулеметной точке противника и забросал ее ручными гранатами. Ему удалось подавить ее. Вражеский расчет не подавал признаков жизни. Тогда он решил утащить пулемет с собой в качестве трофея, но получил пулю в грудь. Смельчак отполз назад и умер.
– Завтра вам предстоит сменить наш взвод на позициях 3-го батальона возле Гавриловки, – в заключение сообщил он.
На следующий день моя нога снова начала двигаться.
3-й батальон, который так блестяще оборонялся, располагался в совхозе. А 1-й, у которого был новый комбат Хибер, – в Гавриловке. Наш взвод расквартировался в двух полуразрушенных домах, позади которых стояли орудия. Эрхард остался с возничими и повозками на хоздворе. Первую ночь с нами остался командир 3-го взвода Кальтенбруннер, чтобы ввести Хюбла в курс дела. У нас было три основных направления стрельбы. Соответственно, три главных постоянных ориентира, справа и слева от которых располагались обозначенные на карте цели. Расстояния до них составляли от 800 до 2000 метров. Наш взвод был подключен к общебатальонной телефонной сети, и мы могли разговаривать с каждым блиндажом.
Эти блиндажи образовывали своеобразную дугу восточнее села и были от нас отдалены примерно на 400 метров. Расстояние между блиндажами составляло около 150 метров. Их было 8 штук, и у каждого из них имелось свое название: «Ольга», «Хельга», «Кэт» и т. д. Обычно из бункеров по телефону поступали указания по стрельбе по той или иной цели. Причем командовавшие в них унтер-офицеры очень хорошо разбирались в особенностях постановки задач перед артиллерией и умело корректировали нашу стрельбу. В одном из блиндажей располагался наш собственный пункт наблюдения, но мы использовали его редко, и обычно это помещение пустовало. Но для ведения огня по движущимся и одиночным целям, которые не предусматривались планом стрельбы, оно было необходимо.