Русский экстрим. Саркастические заметки об особенностях национального возвращения и выживания

Фимина сучка закрутилась юлой, видимо, сообразив, что, если она не спрячется, шкура ее превратится в дуршлаг. Так оно и было! Антинатовская тактика быстрого реагирования и неядерного сдерживания по всем азимутам начинала приносить первые плоды. Пока «бельгийка» выбирала, в какую сторону ей мигрировать, третья Серегина пулька, срезав по пути долговязый, лелеемый Фимой Яковлевной подсолнух, впилась западному зверю в лапу… Собака загрязнянских Баскервиллей жалобно взвыла и рванула к будке.

– Кобеля буханкой не испугаешь! На полчаса как минимум нам покой обеспечен, – сказал довольный Серега. – Пойдем шашлык жарить!

Минут через сорок, забацав в глубоком, как ванна, осыпающемся ржавчиной мангале уголья и насадив на шампуры любовно приготовленную Сережей маринованную свининку мы вновь забрались на балкон и встали под плакат, которым мой друг пытался извести комаров. На куске ватмана было жирно начертано: «Товарищ Комар, помни о СПИДе!»

Начиналась новая фаза борьбы за дачную независимость. Правда, на этот раз все складывалось для загрязнянских патриотов гораздо быстрее и проще: едва овчарка нервно тявкнула на Серегины шашлыки, как получила две пульки кряду. Сперва – по спине, потом – по морде. Если бы это видели активисты Общества защиты животных, они бы умерли, не сходя с места, от эмоционального потрясения! Фимина собака, окончательно просекшая, что из нее упорно намереваются сделать февральские стельки, в ужасе ринулась к своему убежищу.

– Что ж, достаточно, – решил Сережа. И предусмотрительно осекся: – В крайнем случае повторим ритуал через пару часов…

В этот вечер собачка благодушно молчала. Однако на следующий день, начиная с утра, все повторилось с хронологической точностью.

– Я уже неделю над ней так работаю, – устало признался Сережа. – Упрямая сучка!

Но железо и камень дробит, как доказал академик Павлов. Если зайчика долго бить по голове, он научится не только зажигать спички, но и изготовлять сигары… К концу восьмого дня собачка, назойливая и вездесущая еще вчера, наотрез отказалась вылезать из будки, даже когда Фима Яковлевна притащила ей миску с костями. Хозяйка не понимала, что происходит, а мы с Серегой взирали свысока на свой Аустерлиц.

– Выиграно сражение, но не война, – в духе стратегов Второй мировой резюмировал происходящее Сережа. – Теперь из этой дырявой твари даже шапку не сошьешь…

И мы спустились со смотровой площадки, чтобы поставить на березовые уголья новую партию шашлыков. В гости как раз подошел Жора Королев, школьный товарищ Сереги и личность далеко не последняя в поселковом масштабе.

Розовокожий альбинос, жилистый и тонкокостный, он походил на заостренную пружину, готовую сжаться и взорваться в любой момент. Взгляд останавливало и его лицо: необычайно длинное, плоскогубое и с совершенно разными, воландовскими глазами. Один глаз был розово-серым, другой – почти белым. Рассказывали, что Королев увлекался в детстве сборкой радиотехники. Как-то взорвалась бракованная лампа и опасно ранила Жору в глаз. Он потерял часть зрения, зато приобрел новую страсть: начал старательно заниматься карате. И добился в этом рисковом по советским лекалам деле больших и странных успехов, за что получил от друзей кличку Сенсэй.

Мы сидели на английском газоне, посеянном украинцами, и, закусывая водку худосочной русской редиской, высаженной таджиками, любовались робким ростком кавказского самшита – Серегиной агрономической гордостью.

– Как деньги появятся, сделаю сначала японский сад камней, а потом русскую баню, непременно с душем Шарко, чтобы спину лучше мыть, – принялся маниловствовать Серега после того, как со смаком закусил «Облепиховую» листиком собственного, предварительно обглоданного тощими загрязнянскими улитками салата.

И тут через дорогу на соседнем участке раздался залихватский, разбойничий покрик:

– Всех, суки недорезанные, поимею! Всех, гофры замороженные, в жопу в. у!..

Королев сощурился, это означало, что он недоволен. Жора никогда не сквернословил и даже голоса не повышал. Он считал, что владение матом – как знание карате: настоящие мастера не применяют его без необходимости. Сережа рассказывал, что однажды, когда они с Сенсэем были на станции, тот сделал замечание трем залетным парням, изъяснявшимся только матом даже в присутствии женщин. Здоровенные деревенские мужики решили наказать белесого выскочку и сами не поняли, как мгновенно оказались на земле с разбитыми носами и расквашенными лбами. В критические секунды Сенсэй, обычно исключительно предупредительный и вежливый, превращался в машину смерти, в ракету «Сатана».

– Что за клоун там разоряется? – раздраженно спросил Королев.

– Это Вася Вихрев, – сказал Серега. – Видать, опять его жена заперла.

– Какой Вихрев? Поэт, что ли…

– Он. Наш классик.

– Тот самый классик, который все квасит, – неожиданно для меня в рифму сказал Сенсэй, потом покачал головой и снисходительно улыбнулся. – Все пишет, старик Похабыч, сказки про лису Пипису и кота Вонзилио?

– Все, Амудей, творит… – кивнул Серега.