Русский экстрим. Саркастические заметки об особенностях национального возвращения и выживания

Впрочем, это было единственным правильным решением: судя по серым простыням в подозрительных разводах и прокушенным наволочкам, постельное белье в охотничьем домике, попутно являющемся и гнездом придорожной любви, не было принято менять. Однако народ не роптал: все, что связано с охотой, предназначено исключительно для настоящих мужчин. И неспроста! Ибо очередное хмурое утро сулило нам немало серьезных испытаний.

Ода российской ретираде (Вместо лирической вставки)

– Друг мой, скажи мне что-нибудь мягкое и теплое!

– Дерьмо…

Народная притча

Я проснулся от громких мужских голосов и лая собак. Выглянул в тусклое окно и увидел могучие силуэты егерей в телогрейках. Я быстро натянул поверх кальсон штаны, накинул на плечи стеганую куртку и неверной рысцой рванул по морозцу к зеленому домику туалета, стоящему в стороне от «базы».

Холодно было так, что яйца приходилось из штанов выковыривать. Я дернул на себя дверь сортира и чуть не провалился в дыру гальюна, поскользнувшись на живописно замерзших экскрементах. Прямо передо мной чернела задумчиво-романтичная надпись, сделанная на занозистой стене фломастером безымянного поэта: «Пускай плывут мои фекалии от Сахалина до Италии!»

Я попытался запереться, но никакой щеколды, к удивлению своему, не обнаружил. Подумал, что просто не разглядел спросонья маленького шпингалета, пошарил рукой по притолоке и только наколол на гвоздь палец. Стараясь быть совершенно невесомым, я потоптался вокруг очка и, наконец, встал на сотворенных создателями сей незамысловатой ретирады два фанерных возвышения, точно фиксирующих по прицелу позицию ног клиента.

Я поднял глаза и увидел нацарапанное ножом почти философское изречение: «Все течет, все из меня…»

И ниже – неожиданная подпись. Почему-то: «Карл Маркс».

Из фанеры, как известно, слова не выкинешь. Сделав дело, с чувством старательно исполненного долга я собрался было вернуться в сторожку, как дверь вдруг широко распахнулась и впустила – как мне показалось – огромное тело. Все самые жуткие воспоминания разом вспыхнули в закромах моей памяти. Всплыла история, произошедшая еще в допотопную эпоху – в советское время – с моим дворовым другом Юриком Козловым по кличке Козлик. Он как-то дотрюхал из последних сил до знаменитого в ту пору поголовного дефицита общественного туалета у метро «Парк куль туры» (сейчас в этом подвале, естественно, приватизированном, сделали не то цветочный бутик, не то салон красоты) и опустился на замызганное трудящимися очко в как обычно не запирающейся кабинке. Едва Козлик успел расслабиться, как дверь открыл невзрачный мужичонка. Он улыбнулся гунявым ртом:

– Здорово, корешок!

После чего непринужденно снял с Юриковой лобастой башки прекрасную нерповую ушанку, недавно привезенную дядькой-моряком с Севера, и натянул вместо нее – не только по уши, но аж по самый нос! – засаленную, вонючую кепку. На прощание злодей толкнул моего приятеля пятой точкой в зловонный гальюн и был таков! Напрасно объяснять, что, пока Юрик поднялся, нашел штаны и привел себя в относительный порядок. Зорро социалистических сортиров безвозвратно растворился в зимней московской ночи вместе с лохматой добычей…

Я сжался до воробьиных размеров и приготовился к любым превратностям судьбы. Однако таинственный пришелец оказался человеком, берегущим время. Он деловито ринулся к соседней дырке в полу, гордо принял позу орла и блаженно остекленел рядом со мной. Локоть к локтю. В едином порыве наши дыхания слились!.. Вняв в кои веки рекомендации Франсуа Миттерана «дать время времени», я решил не совершать резких движений и положился на волю событий. Незнакомец же достал из кармана китайской «дутой» куртки пустую красную пачку из-под сигарет «Прима», порвал ее на несколько кусочков-лопаточек и с первобытным изяществом завершил свой таежный туалет. После чего подтянул «инкубаторские» – на вате – штаны и деловито ушел, даже не обратив на меня ни малейшего внимания.

Обмена визитными карточками не состоялось.

Я принялся лихорадочно искать хоть какой-нибудь клочок бумажки, но лишь натолкнулся глазами на эпическую надпись на внутренней стороне дверцы сортира:

Если вас поставить раком
И соски зажать в тиски,
И кувалдой дать по сраке —
Сразу выпадут мозги.

Не растерялся и редактор-аноним. Он зачеркнул показавшуюся ему чрезмерно грубой последнюю строчку четверостишия и написал поверх нечто более в духе социалистического реализма:

Вы умрете от тоски.

Я чертыхнулся в сердцах: какая только ахинея не лезет с похмелья в голову! Что поделать, если в башке заработал ассоциативный механизм: стали вспоминаться всевозможные вирши, увиденные мною когда-либо на стенах сортиров! Самой лучшей среди них была, безусловно, надпись в туалете Центрального дома литераторов в Москве:

Однажды, ев тушенку, я вспомнил Евтушенку.