Русский экстрим. Саркастические заметки об особенностях национального возвращения и выживания

А в годы моей юности, помню, в чеченском ауле Шатой, куда я попал в командировку, местный джигит нацарапал рядом с туалетным «прицелом»:

Темной ночью под окном на рукаве своем повешусь.

Видимо, это был крик воспаленной души будущего моджахеда, когда-то читавшего Есенина или только что познавшего хемингуэевский роман «Прощай, оружие!»… Однако надо было вылезать из этой ассенизаторской ловушки. И тут я нащупал в кармане куртки пачку бумажных носовых платков! Это было спасением – и для моих легких, которые срочно нуждались в кислороде, и для моей «пятой точки», уже начавшей превращаться в творение Снежной королевы. Айс!!!

Когда, звеня заледеневшими причиндалами, я выбрался крабом на свежий воздух, заметил, что егерей и иже с ними стало во дворе сторожки еще больше. Чуть ли не все мужское население окрестных сел, погрязших в пьянстве и воровстве, только тем и занималось, что организовывало охоту для «новых русских».

Я подошел к одному из аборигенов, державшемуся на «базе» совершенно по-хозяйски и показавшемуся мне вполне симпатичным, и спросил без обиняков:

– Скажите, почему у вас в сортире дверь не закрывается?

Боец был по-философски невозмутимым:

– А че ей закрываться? Чево там прятать?!..

– Понял, – только и сумел вымолвить я, пораженный глубокомыслием человека от природы. – Простите, а где тут у вас кран с водой или рукомойник?

Селянин выпучил на меня глаза, как солдат на вошь:

– Чево?

Я повторил, и только тогда он, махнув рукой по направлению к завалам сугробов, понял, чего я добиваюсь:

– Какая там вода? Снега-то вон сколько!

В тот декабрьский день я не только научился мыть в сугробе руки, но даже узнал, как можно обтирать снегом самые сокровенные части тела. В принципе, это похоже на человеческую жизнь: сперва неприятно и очень холодно, а потом, со временем и при определенной сноровке, привыкаешь…

Панегирик осечке, или «Тульский боржом» (Продолжение)

«Чем дальше в лес, тем больше нелегалов».

Народная мудрость

…Отправлялись мы на охоту кавалькадой. В голове нашей индейской цепочки ехал «батон» – микроавтобус-уазик – вместе с Петровичем, пожилым, носатым мужиком с вислыми усами и продувным взглядом темных глаз. Следом шел Толянов могучий джип, сразу уважительно прозванный местными мужиками Слоном. И замыкал караван «каблучок» с многочисленной егерской молодежью и с маленьким, вертким человечком по кличке Казик за рулем.

Двигались мы не спеша, как и подобает серьезным естествоиспытателям. Петрович задерживался в тех местах дороги, где на снегу у обочины виднелись цепочки звериных следов. Старший егерь иногда вылезал из кабины на дорогу глубокомысленно озирал окрестности и, выдержав значительную паузу, грустно излагал, махнув рукой в непонятном направлении:

– Туда пошли!..

Охотники в это время благоговейно замирали в глубокой тишине, словно солдаты перед штурмом или верующие перед причастием. Один лишь Серега, стыдливо морщась от призывных трелей голодного желудка, отчаянно дымил сигарету за сигаретой, тщетно пытаясь превозмочь сушь во рту и головную боль с бодуна.

– Тут! – наконец решительно изрек Петрович, узрев на снегу вязь очередных отпечатков, и приказал команде колоться по номерам.

– Вас поставим на лося, – кивнул он в нашу сторону.

Довольный Анатолий, похожий на ворошиловского стрелка под фронтовой Москвой, сморкнулся в белоснежный маскхалат, натянутый поверх обмундирования цвета хаки, и скомандовал верному Юре:

– Ты берешь Сережу, а со мной пойдет Кирилл Борисович!

Водитель-охранник почему-то воспринял это как оскорбление:

– Нет, давайте наоборот! Лучше вы берите Сережу с собой. От него так табаком и перегаром несет, что он мне за версту зверей распугает.

Но мой братан был неумолим:

– Я кому сказал?! Делай, как говорят!

Кончилось тем, что понурый Юра пошел в снега, за ним суетливо засеменил, стараясь попадать демисезонными ботиночками точно в глубокие следы от кованых сапог, Сергей в кожаной курточке на рыбьем меху. Мы же с Толяном остались на тропке. Всезнающий Петрович по каким-то приметам, ведомым только ему одному решил, что лосей погонят из овражка аккурат на нас.

Мужики тронулись дальше, а мы с Анатолием оказались вдвоем в звенящей морозной тишине. Метрах в четырестах от нас застыл, не подавая признаков жизни, водитель-охранник Юра с ружьем наперевес. Его статуарную неподвижность с лихвой компенсировал Серега, не желавший сдаться зиме без сопротивления. Он пританцовывал, тщетно стараясь согреться, притоптывал, выкидывал коленца и приседал так энергично, что вскоре образовал вокруг себя ровную и жесткую, словно заасфаль тированную, площадку. Серега сопел, как паровоз, но зверей это никак испугать уже не могло. Им было не до того. Ибо шум, который затеяли в буераке вошедшие в охотничий раж загонщики, неумолимо приближался волной к нам.