Русский код. Беседы с героями современной культуры

ДО: Я в этом смысле, с одной стороны, пессимистичен. С другой стороны, не очень. Я не верю в идею, что Россия и русская культура сможет полностью закрыться от этих перемен, сможет создать и придумать что-то, что нас исключит из этого процесса.

ЭБ: А в идею, что она, не закрываясь, сможет что-то предложить миру и победить, верите?

ДО: В победу – нет, не верю, к сожалению.

ЭБ: Вы не верите в консервативную революцию?

ДО: Да, в консервативную революцию я не верю. Это может быть хорошим художественным жестом, это может быть хорошим личным жестом человека. В каждую эпоху, когда приходят новые правила игры, всегда возникают люди, которые настроены против них. И это часто бывают выдающиеся люди, и зачастую они бывают значительно больше, интереснее и глубже тех, которые идут в ногу с прогрессом. Как, скажем, в России второй половины XIX века, когда все пришло в движение, были люди, возражавшие против всего модного, против всего прогрессивного. Это и Константин Николаевич Леонтьев, это, с другой стороны, Федор Михайлович Достоевский. И на самом деле это и Лев Николаевич Толстой, потому что Лев Николаевич, при всем своем отрицании государства и пацифизме, был невероятным врагом всего современного и прогрессивного. Конечно, и Толстой, и Достоевский, и Леонтьев, и Тютчев, и другие были бесконечно глубже, чем эти довольно однообразные либеральные, революционно-демократические деятели, которые воплощали эту чепуху. И еще там было много имен, которых мы даже не помним. Каждый по 100 томов написал, но это все забыто, потому что они были графоманами. Но они делали то, что нужно было тогда. Но за то, каким получился XX век, получился на уровне устройства пространства, устройства жизни, устройства быта, устройства повседневной культуры, ответственны именно эти безымянные графоманы, хоть они и не победили Достоевского и Толстого. Потому что прекрасные персональные миры, личные миры наших гениев остались с нами. И мы их изучаем, ими наслаждаемся, но это их миры, личные. Это личный мир Достоевского, это личный мир Константина Леонтьева, это личный мир Толстого. Они не воплотились в повседневности XX века.

ЭБ: Но гении продолжают удерживание. Давайте по-православному на это посмотрим. Есть же новозаветный прогноз. Там нам не обещан прогресс. Нам не обещано, что все будет лучше и лучше. Для этого не обязательно даже читать самую последнюю книгу Нового Завета, которая уничтожает любые надежды. При этом есть идея катехона – удерживания от окончательной апокалиптической войны. Идея, которая отрицает прямую логику: «Побыстрее бы все это началось, побыстрее бы Христос пришел второй раз». До тех пор, пока мы удерживаем мир, можно терпеть. А любое наше терпение еще дает шанс какой-то отдельной душе спастись, прийти к Богу. Вот этот промежуток, пока мы еще не приняли 58 гендеров или окончательно куда-нибудь не свалились. И этот катехон реализуется, безусловно, благодаря Леонтьеву, Достоевскому, Гумилеву или Бродскому, который, не любя Гумилева, тем не менее является прямым наследником этой имперско-героической линии стоиков. Я соглашаюсь с вами в том, что вестернизация в России за 30 лет не победила, а можно перевернуть и сказать, что чем-то они своего добились. Да, Леонтьев, Достоевский не победили, но сейчас мы говорим о них, и мы чувствуем себя наследниками и воинами этой армии.

ДО: Я согласен с вами, конечно. Человек с определенными духовными, творческими, умственными достижениями всегда создает преемственность, создает себе наследников в другом времени, в других условиях. И помогает им состояться. Но при этом он не может изменить всерьез к лучшему тот средний культурный стандарт, который все равно подчиняется пошлости, унификации, подчиняется каким-то примитивным заимствованиям. То есть среднего человека и бытовуху, так сказать, Достоевский никогда не сможет победить.

ЭБ: Читали ли вы книгу Владимира Мартынова «Зона opus posth, или Рождение новой реальности»? Там есть очень показательная таблица. Там сперва пророчество, потом разговор о пророках. Потом секуляризованное представление чего-то сакрального. Потом уже убираем сакральность, оставляем секуляризацию, потом симулякры – и все. Это линия всего нового времени. С одной стороны, спорить с вами сложно. Но, с другой стороны, есть же примеры здоровых традиционных обществ. Мне очень интересен Иран. Это пример великой 1000-летней империи с невероятными индоевропейскими культурными кодами, отличными и от тюркского мира, и от традиционного восточного. И совсем недавно, по историческим меркам, там был другой мир – почти легализованная проституция, девушки в мини-юбках, танцы, американские кинотеатры. А уже несколько десятилетий – совершенно другая жизнь. И я вижу, насколько интересно там развиваются и кино, и литература, и философия, и архитектура. Там богатая жизнь. Там есть политическая оппозиция. Там есть своя демократия в каком-то смысле. И там случилась консервативная революция.

А у нас не получится?