По Ключевскому, слово «государь» означало «личную власть свободного человека над несвободным, над холопом»[52]
. Эта терминология дает ключ к пониманию патримониальной природы зарождавшегося русского абсолютизма.До последних десятилетий XV века правители Московии, подобно вассалам Византии и Золотой Орды, обладали только личной, а не государственной властью над своими имениями. Государственная власть принадлежала их иностранным повелителям: сами они были только сеньорами с разрешения своих монгольских правителей: «В границах своего удела он [князь] был собственно не политический правитель, а частный владелец. Его княжество было для него не обществом, а хозяйством; он им не управлял, а эксплуатировал его. Он считал себя собственником всей территории удела»[53]
. И Иван I Калита (?-1340), верный вассал монгольского хана, в завещании обращался со своим московским княжеством, по сути, как с патримониальной собственностью — наряду с городами, деревнями, золотыми цепями и кубками[54].Как только правители Москвы сбросили монгольское иго, они сразу же стали суверенами. Вполне естественно, что, как и раньше, они продолжали рассматривать свое владение как патримониальную собственность, унаследованную от своих отцов, для чего русские использовали термин «вотчина», эквивалент латинского «patrimonium». Вотчиной было и земельное поместье, и царство.
Юридическое отношение князя к управлению и государственной власти было патримониальным, таким же, как и его право на земельную собственность… Это была его собственность по прямому праву, не полученная, а всецело принадлежавшая ему по наследству и потому ни от кого не зависимая. В этом смысле княжество было вотчиной князя, и он распоряжался им, как любым другим имуществом[55]
.Не было никакого различия между государственными полномочиями и частной собственностью, между
Потому неудивительно, что и Иван III (1440–1505), и его сын Василий III (1479–1533), как и Иван I до них, продолжали обращаться с Московией как со своей вотчиной. «Вся русская земля, — говорил Иван III, — Божией волей, из старины от наших прародителей — наша вотчина»[58]
. Указания на это встречаются и в русских летописях[59].Вот примеры патримониального мышления Ивана III. В 1477 году он начал оказывать давление на город-государство Новгород, процветающего торгового партнера Ганзейской лиги, намереваясь включить его в состав своей «вотчины». Граждане Новгорода в своих переговорах с Москвой в 1478 году просили сохранить им некоторые права, такие как защита собственности и отправление правосудия в традиционной для Новгорода форме. Иван проигнорировал эти просьбы, сказав, что не готов слушать наставления, как ему управлять своим владением[60]
. Во время переговоров новгородцы попросили его также поцеловать крест, т. е. дать клятву, что Иван III тоже отказался сделать на том основании, что суверен не принимает обязательств по отношению к своим подданным под присягой[61]. Похожий инцидент произошел и в отношениях Ивана с городом-государством Псковом после того, как он заставил город подчиниться своей власти. Иван назначил править Псковом одного из сыновей, но жители заявили, что предпочитают его самого. Иван и на этот раз отверг просьбу — со словами: «Разве я не волен в своем внуке и в своих детях? Кому хочу, тому и дам княжество»[62].У нас есть конкретные свидетельства об этом образе мыслей из завещаний великих князей, или царей Московского государства[63]
. Используя эти завещания, Борис Чичерин, будущий лидер российского либерально-консервативного движения, в 1858 году опубликовал знаменательную статью, в которой показал, что русские правители завещали свое государство наряду с физическими предметами на основе частного, а не общественного права:Итак, первый вывод, который мы можем сделать из разбора духовных грамот, заключается в том, что наследование у московских князей происходило по частному праву, причем так же, как и в наследовании частных лиц того времени, преобладающим началом является воля завещателя.