Русский логос и «Третий Рим»

Но и в дальнейшем ситуация не изменилась. После приезда в Москву Софьи Палеолог (1472-1503) – воспитанницы, к слову сказать, Римского епископа – в Москве отмечается сильнейшее увлечение западной культурой. Что, впрочем, вполне объяснимо на фоне нашего тотального бескультурья тех лет. И в последующем масса католических идей грела сердца наших иерархов и была положена в основу тех или иных соборных решений. Так, еще в начале XVI столетия в России появилось сочинение, составленное по поручению русских архиереев, абсолютная компиляция католических богословских и канонических трудов, доказывающее превосходство священства над царством, дабы подтвердить тем самым неотчуждаемость от Церкви (вернее, священноначалия) вещных прав на церковное имущество41.

Уже неудобно напоминать (в очередной раз), что «Константинов дар» – известная фальшивка VIII века, к тому времени повсеместно на Западе признанный таковым, почитался в Москве среди архиереев как догмат Церкви. И патриарх Никон (1652-1666) даже включил его в состав «Кормчей книги» – самой современной редакции к тому времени русского номоканона. Он же искренне полагал справедливым учение Римского папы Иннокентия III (1198-1216) «О двух мечах». Если бы речь шла только о Никоне – не беда, однако проблема заключалась в том, что его мнение разделял весь русский епископат из поколения в поколение.

Нельзя, разумеется, отрицать, что почти всю свою историю Русское государство существовало под духовным окормлением Христовой Церкви. Тем удивительнее тот факт, что именно в части духовной культуры нами создано поразительно мало: философия в России началось с сочинений В.С. Соловьева, каноническое право – работ Н.С. Суворова (1848-1909), т.е. со второй половины XIX столетия, труды Святых отец и Учителей Церкви также начали систематически издавать лишь с середины того же века, богословие родилось благодаря святителю Филарету (Дроздову) – память 19 ноября и святителю Игнатию (Брянчанинову) – память 30 апреля. При всем кипении духовной жизни в России, при многочисленных монастырях и духоносных старцах, аскетах и прозорливцах мы не создали ничего своего в каноническом праве, механически применяя то одни византийские или католические правила прежних эпох, то другие.

«Просматривая десятки громадных томов, наполненных канонами национальных Соборов разных западных стран, не считая даже папских декретов, и не видя в истории России до конца XVI в. почти никаких соборных канонов, невольно приходишь к альтернативе: или русский народ по свойствам своей натуры не нуждался в дисциплине, потребность в которой ощущалась в Западной Европе, или же им слишком мало занимались»42.

Но отсутствие собственных национальных канонических правил, которые должны были образоваться для регулирования нашей, русской церковной жизни, еще полбеды. Показательна в этом отношении «Кормчая книга», изданная в 1650 г. от имени царя Алексея Михайловича (1645-1676) патриархом Никоном. В себя она механически включает правила Вселенских и некоторых Поместных Соборов, Святых Отец, разные «археологические» правовые сборники вроде «Эклоги», «Закона судного царя Константина Великого», «Прохирона» Византийского императора Василия Македонянина (867-886), различные акты императора св. Юстиниана Великого (527-565), компиляции из законодательства Моисея и т.д. Но не содержит ни единого сугубо русского канонического акта!

Крепко держась за «старину», которая в массе своей заимствована от греков и католиков, но выдавая ее за свою, исконно русскую, мы пребывали в вечном испуге перед переменами. «Все боятся культуры, т.е. различения, оценки, анализа, без которого культура невозможна. Отсюда всегда пугливая оглядка на прошлое, потребность «возврата», а не движения вперед. Все всех зовут куда-то и к чему-то «возвращаться», причем возврат этот оказывается, одновременно, и концом, завершением истории посредством апофеоза России»43.

Отсюда – множество негативных явлений, которые мы не любим афишировать. Например, нам слабо присуща свобода слова и вообще право иметь собственное мнение. «Говорят, в Западной Европе за мысли, считавшиеся еретическими, сжигали. Это правда, но надо заметить, что сжигали обыкновенно после публичных диспутов, после опубликования идей, которые потом провозглашались преступными. Мысли давали родиться и высказаться, а не душили ее в потемках так, чтобы она оставалась никому неизвестною»44.

Наша культура, безусловно, возникала из родников народной жизни, но насыщалась силой, идеями и содержанием из западных аналогов в неменьшей степени, чем из отечественных или греческих. Поэтому, и говорить о нашей «исключительной самобытности» едва ли уместно. «Насчет созидания, насчет творчества, самобытного устроения, прочности и т.п. Россия остается еще сфинксом; способна ли она ко всему этому – еще вопрос, и очень горький даже»45.