Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Сообщает о работе над «Детством Люверс»: «Скажу кратко и уверенно: как только поулягутся события, жизнь на жизнь станет похожа, и будем мы опять людьми (потому сейчас тут не люди мы) – выйдет большая моя вещь, роман, вчерне почти целиком готовый». Описывает свои ощущения от революционного года: «Скажите, счастливее ли стали у вас люди в этот год, Ольга Тимофеевна? У нас – наоборот, озверели все, я ведь не о классах говорю и не о борьбе, а так вообще, по-человечески. Озверели и отчаялись. Что-то дальше будет. Ведь нас десять дней сплошь бомбардировали, а теперь измором берут, а потом, может статься, подвешивать за ноги, головой вниз, станут»[528].

Осень. Москва.

Чтение К. Г. Локсу повести «Детство Люверс».

«Встретившись с Борисом, проживавшим, по-моему, на Сивцевом Вражке, я узнал, что вместо романа о французской революции он написал уральскую повесть „Детство Люверс“, которую в один из тусклых осенних вечеров прочитал мне» (речь здесь идет о первых главах повести, продолжение П. писал весной 1918 года)[529].

Декабрь, 21. Москва.

Письмо А. Л. Штиху.

Сообщает о разрыве их отношений из‐за Елены Виноград: «Ты, кажется, любишь Лену. Уже само предупреждение о том, чтобы ты со мной о ней не заговаривал, заключало бы довольно двусмысленности для того, чтобы на долгое время отказаться от всяких встреч. Это неприятно и нескладно, но делать нечего»[530].

Декабрь, 1917 – февраль 1918. Москва.

Встреча с Ларисой Рейснер в матросской казарме, временно расположившейся в здании Первой Московской гимназии на Волхонке.

«Огромные сугробы лежали на улицах, люди были заняты более важными делами – тут не до уборки снега. Жизнь в Москве неистово полыхала. На нашей улице, теперь обычной оживленной магистрали большого города, в которой нет ничего особенного, – на этой улице была тогда одна из казарм революционных матросов. Приятель, встретившийся мне на улице [вероятно, Д. Петровский, которому П. посвятил стихотворение «Матрос в Москве», 1919. – А. С.-К., Р. Л.], попросил проводить его до того дома, который они занимали. Я пошел, чтобы взглянуть в переменчивое лицо революции. Странно – среди матросов была женщина. Я не разобрал ее имени, но когда она заговорила, сразу понял, что передо мной удивительная женщина. Это была Лариса Рейснер. Она, которой нужно было бы остаться в живых, умерла. За несколько месяцев до незабываемого дня, приведшего меня в матросскую казарму, Лариса Рейснер напечатала в одном ленинградском литературном журнале статью о Рильке [Рейснер Л. Поэзия Райнер Мария Рильке // Летопись. 1917. № 7–8]. Узнав наконец, что моя собеседница Лариса Рейснер, я завел разговор о Рильке. С улиц в помещение, где мы сидели, куда приходили и откуда выходили матросы, пробивался гомон революции, а мы сидели и читали друг другу наизусть стихи Рильке»[531].

Зима, 1917 – весна 1918. Москва.

Работа над «Детством Люверс». Из письма В. П. Полонскому, лето 1921 года: «Это начало (5-я – примерно – часть) большого романа, который я задумал, частью написал и частью наметил в 1917 – весной 1918 года и тогда бросил»[532].

Зима, 1917 – весна 1918. Москва.

П. в его квартире на Сивцевом Вражке навещает Елена Виноград. По ее воспоминаниям, П., утешая ее, говорил, что жизнь возьмет свое, все наладится, и «в Охотном ряду снова будут зайцы висеть»[533].

1917 год.

Друг семьи Пастернаков П. Д. Эттингер высказывает сожаление о неправильном выборе П. своего пути. Дурылин вспоминал, как он «сокрушенно качал головой: „А Боря-то, Боря-то! Все пишет… футуристическую чепуху“. Я молчу. „Вы понимаете, что он пишет?.. Невозможно понять. А какие надежды подавал. Скрябин говорил, что…“»[534].

Александр Соболев (Москва) ТРОЕ НЕИЗВЕСТНЫХ ИЗ СТО ДЕВЯТОГО