Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

В начале стихотворения это контраст убежденности субъекта в том, что он сообщает важную истину, в которой он уверен, с содержанием его речи, не вполне связанной и в своем сухом остатке передающей обобщенную банальность. Этот контраст возникает за счет того, что использованные речевые конструкции эмоционально заряжены, однако противопоставлены в рамках строфы: сказать что-то с последней прямотой – значит сказать нечто важное, тогда как утверждение всё лишь бредни, напротив, сообщает об отсутствии какой-либо важности.

Заявление Я скажу тебе с последней прямотой слегка модифицирует коллокации, в которых ‘речь’ соединена с семой ‘прямой’: прямо сказать / сказать прямо или сказать с (какой-либо) прямотой. В прозаическом дискурсе, однако, судя по данным НКРЯ, последняя прямота встречается в текстах только как цитата из обсуждаемого стихотворения, в поэтическом – лишь однажды в стихотворении Вс. Рождественского 1926 года[1155]. Генетическая связь между текстами, конечно, не усматривается. Напрашивается предположение, что прилагательное последний несколько плеонастично заполняет валентность характеристики в устойчивом обороте сказать с (какой-либо) прямотой. Скорее всего, последний в этом высказывании актуализирует другой фразеологический ряд: (сказать) из последних сил, (сказать) в последний раз, – и, таким образом, усиливает экспрессию строк.

В любом случае, в перспективе читателя / слушателя наложение семантических полей ‘речи’ и ‘финальности’ представляется нормативным, поскольку точно так же семантические поля наложены друг на друга в коллокации последние слова (либо в разговоре, либо перед смертью)[1156].

Строки Всё лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой – содержание того, что субъект собирался сказать с последней прямотой. Его связь с началом строфы достигается за счет того, что бредни также входят в семантическое поле ‘речи’[1157]. Выше я отмечал, что вторая часть строфы отличается несвязанностью особенно на фоне обостренной ясности ее начала. Как возникает такой эффект?

Утверждение всё лишь бредни – нормативно и фразеологично, см. многочисленные вхождения в НКРЯ устойчивого высказывания всё это бредни (иногда с добавлением – чьи). Пока строка развивается в русле текста. Однако дальше вместо конкретизации всего возникает каламбурная перифраза – шерри-бренди. Понятно, что бренди фонетически и – вследствие фонетической игры – семантически переосмысляет бредни, на что многократно указывалось исследователями[1158].

Одновременно шерри-бренди, естественно, вводит в текст и алкогольную тему, и тему опьянения. Закономерно поэтому считать, что строка Всё лишь бредни, шерри-бренди иконически изображает речь пьяного человека, мысли которого слегка путаются и идут по произвольным ассоциациям.

Если такая трактовка правдоподобна, то стоит также обратить внимание на клишированное обращение в 4 строке – Ангел мой. Здесь проявляется встречающаяся у Мандельштама межъязыковая игра, осложненная игрой фразеологической. Так, если второй элемент шерри-бренди обыгрывает бредни, то первый элемент переосмысляет саму идею обращения: шерри фонетически ассоциируется с клишированным обращением на французском mon cher / ma chère, а оно уже индуцирует другое – ангел мой. Такое прочтение соотносится с идеей иконического изображения причудливой пьяной речи[1159].

2. Во второй строфе общий принцип смыслового контраста проявляется на нескольких уровнях. Помимо противопоставления эллина и самого субъекта (я) бросаются в глаза рифмопары: сияла — зияла, красота — срамота. Тривиальность этих рифм для модернистской поэзии компенсируется их смысловой противопоставленностью: зарифмованные слова (точка сближения) внутри строфы оказываются антонимами (точка контраста), причем все позитивно маркированное приписано эллинскому миру (сияла красота), тогда как субъекту достается маркированное негативно (зияла срамота). Отмечу также противопоставление света (сияла) и его отсутствия (черный).