Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Наступило литературное 25-летие и для В. Я. Ирецкого. Он – беллетрист. Но в первый раз это имя я увидел под критической статьей. Оно метнулось мне в глаза со столбцов петербургской «Речи». Там появлялись не только литературные рецензии Ирецкого, но и театральные отзывы и рассказы. Потом эта подпись не раз попадалась мне в книжках ежемесячных журналов. В. Ирецкий помещал свои беллетристические вещи в «Вестнике Европы», «Современном Мире», наконец, во время войны, я вновь увидел это имя в горьковской «Летописи».

В толпе пишущих Ирецкий обращал на себя внимание. Это было не легко. Выделить свой рассказ из тысячи других не так просто. А в России тех лет печаталось много беллетристики. «Тысяча» – совсем не азартная обмолвка. Без труда можно доказать, что беллетристического материала требовалось гораздо больше.

И если Ирецкого все же отметили, значит, у него было нечто большее, чем литературное уменье излагать. Лишним подтверждением его беллетристических прав является большая удача, выпадающая на долю молодого автора, как редчайше<е> счастье. Я говорю о гоголевской премии. Ею В. Ирецкий был удостоен от Московского общества любителей Русской Словесности. Он получил ее в 1910 г., по случаю гоголевского юбилея[1177].

Получив журналистскую закалку в дореволюционной «Речи», Ирецкий продолжил сотрудничество с выросшей из нее газетой «Наш Век», легко менявшей названия вплоть до августа 1918 года: «Наша Речь», «Свободная Речь», «Век», «Новая Речь»[1178]. Для этой газеты писал также московский критик Юлий Айхенвальд, в будущем ближайший товарищ Ирецкого по русскому Берлину[1179]. Они даже похоронены под одним надгробием на берлинском кладбище Тегель[1180]. Кроме «Нашего Века», Ирецкий печатался в недолговременных петроградских газетах «Вечерний Звон» (издавалась с 6 декабря 1917‐го по 5 января 1918 года)[1181], «Наши Ведомости» (издавалась с 28 декабря 1917‐го до 14 мая 1918 года)[1182] и пореволюционной итерации «Современного Слова»[1183].

Весной 1918 года он принял участие в создании «Новой Газеты» В. Тимковского, выходившей с 29 мая по 31 июля[1184]. Одним из тамошних авторов был подавшийся на юг России фельетонист Александр Дроздов, о котором Ирецкий впоследствии нелицеприятно отозвался в литературном обзоре «Молодое племя»: «Увы! Как бесцветна и посредственна должна быть литература, если приходится на первое место выдвигать автора, подобного Дроздову. Ни выдумкой, ни стилем, ни наблюдательностью молодой автор не отличается»[1185].

Тем не менее, в той же автобиографии он довольно четко определил некалендарные, настоящие границы своего петроградского периода: «Во время революции был одним из учредителей „Дома Литераторов“ в Петербурге (1918 г.), в котором потом состоял одним из трех администраторов по управлению „Домом“ вплоть до его закрытия (1922 г.), после чего был выслан большевиками за границу вместе с группой ученых и писателей»[1186]. На самом деле, благодаря вмешательству жены Ирецкого, психолога Елены Антиповой (1892–1974), он покинул Петроград позже, в ночь с 15 на 16 декабря[1187].

В основной группе отправленных в германский порт Штеттин философов, ученых, экономистов, публицистов и писателей были два других «администратора по управлению» Домом Литераторов, упоминаемые Ирецким в автобиографии, – публицист и общественный деятель, главный редактор «Летописи Дома Литераторов»[1188] Борис Харитон и журналист Николай Волковыский[1189]. Оба, каждый по-своему, изложили свою версию обстоятельств этой высылки 1922 года, уделив внимание, в том числе, и «истории» с Ирецким.

Б. Харитон излагал ее по свежим следам, пытаясь разгадать причины вмененных государством репрессивных мер и передавая общее для всех высланных состояние сконфуженности: