Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Можно было себе различно представлять свое будущее. Все очертания его были печальными. Но только одного не предвидела самая пылкая фантазия: высылки за границу. Правда, был в нашей среде человек, который предсказывал именно «остракизм». Его уже нет среди живущих. Это был Виктор Яковлевич Ирецкий. Но мы привыкли к экстравагантностям его оригинального и строгого ума и относились к его пророчествам иронически. Какая там высылка из собственной родины! Бросьте говорить глупости! Виктор Яковлевич упорно возвращался к своей концепции, доказать которую он не мог, но которую со свойственным ему упрямством выдвигал каждый раз, когда в московской или петербургской печати появлялся очередной выпад против того или другого: сегодня на «безбожническом фронте» ругали философа Н. О. Лосского, завтра – на «хозяйственном» – Б. Л. Бруцкуса, послезавтра на «идеолого-публицистическом» – А. С. Изгоева или А. Б. Петрищева. В один недобрый день они закрывали наш журнал «Летопись Дома литераторов», который выходил по замыслу и под редакцией Б. И. Харитона, и какой-нибудь перебежчик либо из монархического лагеря, вроде поэта Сергея Городецкого, либо из умеренно-социалистического, вроде некоего Литвакова, разражался громовой статьей против журнала, обливая помоями Харитона, меня, кого вздумается. Рубилось сплеча, доносилось – от всего продажного сердца. <…>

И никто из нас не знал… что у двух людей уже созрел план, провиденный одним только Ирецким: отобрать из кругов интеллигенции, прежде всего литературной и научной, группу тех, кто повиднее, или, в силу характера своей деятельности, – больше других на виду, и отправить их на пароходе за границу, чтоб показать «гнилому Западу», что мы, большевики, – не варвары. Не нравится господам интеллигентам у нас, не желают работать в наших газетах и журналах, критикуют нас на экономическом и на публицистическом фронте, а кое-кто еще проповедует на религиозные темы – скатертью дорога: поезжайте за границу, милостивые государи!

Эти два всесильных человека назывались: Троцкий и Зиновьев. Тогда, в дни расцвета их влияния и могущества, они не думали о «прецедентах» французской революции, меньше всего могли себе представить, что к 15-летию со дня осуществления их гениального плана один не будет иметь даже тени, а другой сам будет изгнанником. История, подчас, смеется адским смехом.

<…> Отдельные среди нас высылке не радовались, другие – приняли ее с восторгом, как избавление, как преддверье к свободной жизни. Жена В. Я. Ирецкого добилась отмены постановления об его высылке, но недели через две после своего приезда в Берлин мы и его встретили на чужбине, где, год тому назад, суждено было ему найти вечный покой[1198]. <…>

16‐го ноября 1922 года 23 семьи высылаемых были на пристани тщательно обысканы и посажены на пароход, стоявший на Николаевской набережной Васильевского острова и привезший нас в Штеттин. Мы имели право взять с собою – на семью – всего лишь 50 долларов. Это была вторая – и последняя «партия» высланных. До гробовой доски врезались в память очертания знакомых домов, Академии Художеств, Университета, с которыми связаны лучшие годы молодости. В прозрачном тумане раннего ноябрьского утра постепенно теряли они четкость своих строгих форм[1199].