Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Идею картотеки, где постепенно разрабатывалась система описаний прототипов, по свидетельству самого Альтмана в разговоре с М. Д. Эльзоном, ему подсказал составитель библиографии Андрея Белого – Д. М. Пинес[1376]. Собственно, основой для многих научных публикаций ученого и служили извлечения из картотек, а в преамбуле к одной из них он сообщал, что на тот момент его коллекция содержала более 4000 прототипов, собранных как по широкому кругу источников, так и непосредственно разгаданных автором: «Несмотря, однако, на множество высказываний по этому поводу самих писателей и обилие материалов в мемуарной и исследовательской литературе, мы до сих пор еще не имеем более или менее полного свода прототипов литературных героев. Потребность же в таком своде давно назрела: словарь прототипов, полагаю, литературоведам не менее необходим, чем словарь псевдонимов»[1377].

Публикуемые материалы систематизировались Альтманом по тематическому принципу, что было продиктовано отчасти и интересами читательской аудитории изданий, куда они предназначались: по роду занятий реального лица (историки[1378], музыканты, артисты, художники[1379] – прототипы литературных произведений), или, например, по общественно-политической роли (декабристы[1380], «революционные деятели»[1381]). Конечно, публикации в ныне забытой, иногда популярной, иногда сугубо специальной периодике советского времени не исчерпали ресурса картотек. Судя по всему, опубликованное должно было составить со временем отдельный сборник – «Имена и прототипы» (по крайней мере, под такой «авторской» обложкой М. С. Альтман начал собирать в 1970‐е годы оттиски своих статей на эту тему), что во многом облегчило бы сейчас доступ к ценной фактографической информации словарного типа.

Однако сборник не состоялся, а за пределами труднодоступного, но все же обнародованного оставались находки, так и не увидевшие свет. Ждали своего часа «чиновники»[1382], «педагоги», «врачи», «дельцы»[1383], «антрепренеры» и другие «живые лица» русской литературы. Алфавитная коллекция дополнялась не только систематическими, но и «персональными» росписями (например, разной степени завершенности своды по персонажам Достоевского, Чехова, Горького). Постепенно расширялись и хронологические границы картотек, в основном содержащих материал по XIX веку. По мере разрастания свод пополнили наиболее известные и откомментированные на сегодняшний день образцы прототипической прозы прошлого столетия, например, такие, как «Сумасшедший корабль» О. Форш, «Козлиная песнь» К. Вагинова, «Скандалист» В. Каверина, «Мастер и Маргарита» и «Театральный роман» М. Булгакова, ряд персонажей из произведений А. Амфитеатрова, А. Куприна, Л. Андреева, П. Боборыкина, В. Маяковского и др. Однако в целом коллекция за этот период сохраняла эпизодический характер. Вместе с тем даже черновые и далекие от какой бы то ни было полноты собрания прототипов открывали новые перспективы прочтения текста, в его неоднозначном отношении к внетекстовой реальности.

Путь Альтмана к прототипу как предмету исследования пролегал через ономапоэтику. Подобную траекторию в заглавиях собственных работ обозначил и сам ученый, часто прибегая к этой, любимой им, формуле – «от имени к прототипу». Причем культурная история имени интересовала его в разных ракурсах, от собственных «имен» в литературных произведениях[1384] до автономных ономастических сюжетов, которые исполнялись в жанре популярных, занимательных экскурсов для широкого читателя[1385].

Интерес к ономастике, однако, восходил к гораздо более ранним этапам биографии ученого и питался сразу из нескольких источников. Как известно, в молодые годы он испытал сильное влияние модернизма и, будучи студентом Азербайджанского университета, пережил кризис самоопределения, размышляя не только о научной, но и литературной карьере. Это поддерживалось близким знакомством с Вяч. Ивановым и другими поэтами начала XX века: К. Бальмонтом, В. Хлебниковым, С. Городецким, А. Крученых. Его собственный поэтический сборник «Хрустальный кладезь» (Баку, 1920) сохранял черты символистской поэтики. Той же культурой был инспирирован и дневник Альтмана, который он вел на протяжении многих лет[1386]. Именно с этим интеллектуальным пространством, частью которого он успел стать сам, и была связана для него тема «имени», нередко возникавшая на страницах «Разговоров с Вячеславом Ивановым» и, возможно, отсылавшая в свою очередь к общению его знаменитого собеседника с о. П. Флоренским, происходившим на десятилетие раньше[1387]. Вместе с тем культовое отношение к имени было глубоко укоренено в хасидской традиции, родословная связь с которой побуждала Альтмана независимо, на протяжении всей жизни, возвращаться к этому сюжету.