Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова

Другой рубеж освоения той же темы был пройден в занятиях ономастикой Гомера, в исследованиях по античности, также начатых в Баку под руководством Вяч. Иванова, что нашло отражение и в самой ранней из альтмановских картотек, датируемой 1920–1930 годами – «Гомер: имена, фразеология, аллитерация, жестикуляция. Картотека на др.<евне>гр.<еческом> и рус.<ском> яз<ыках>. 847 л.»[1388].

Занятия античностью с 1924 года продолжились в Ленинграде, в бурлящем котле яфетидологии, где Н. Я. Марр стал оппонентом кандидатской диссертации Альтмана «Семантика собственных имен у Гомера» (1928)[1389]. В этот период молодой ученый посещал марровский курс лекций по лингвистической палеонтологии[1390], принимал участие в работе сектора палеонтологической семантики мифа, «председателем которого был весьма далекий от марризма В. Ф. Шишмарев»[1391], и научной секции «Гомер и яфетическая теория», организованной на дому в 1926 году вторым оппонентом его диссертации, археологом, историком древнего мира Б. Л. Богаевским[1392]. Свидетельства самого Альтмана об этом периоде жизни можно найти в его воспоминаниях «На подступах к яфетидологии» (1935), посвященных памяти Н. Я. Марра, имя которого он впервые услышал в Баку в 1923 году[1393]. Отмечу, что это произошло в доме Вяч. Иванова, где, как описано в тех же мемуарах, автор однажды застал В. Б. Томашевского (будущего убежденного марриста и ректора Ленинградского университета) читающим вместе с хозяином статью «Яфетический Кавказ и третий этнический элемент»: «Чтение продолжалось и при мне. Я слушал совершенно ошеломленный…»[1394]. Через семь лет М. Волошин рекомендовал Альтмана своим адресатам (Андрею Белому и К. Н. Васильевой) не только как «поэта», «филолога», «друга Вячеслава», но и как «ученика Марра»[1395]. В литературе, посвященной последнему, имя Альтмана изредка упоминается среди «близких по методу» специалистов[1396], к каким позднее относила себя и О. Фрейденберг, проблематика работ которой в период начала сотрудничества с Марром также была связана с ономастикой.

В своей кандидатской работе, как и в последовавшей затем книге «Пережитки родового строя в собственных именах у Гомера» (Л., 1936), по которой в 1939 году была защищена докторская диссертация, Альтман обратился к интересовавшей его теме «наследования имен» – «habent nomina sua fata»[1397], – в том числе анализируя их «пророческие» и «магические» функции. Античные имена изучались как осколки мифов, «зияния» догомеровской, а местами и «догреческой» архаики, застрявшей в позднейших текстах. Реконструкцию «родовых» и «нарицательных» («исконных») смыслов в именах гомеровских героев он в частности описывал как «восстановление палеонтологии образов» по аналогии с такими направлениями мысли, как «палеонтология речи» или «палеонтология мифа». Особое внимание уделялись случаям перехода «нарицательных» значимостей в «собственные»: «Происходит комическое qui pro quo, – пояснял Альтман классический миф об Одиссее и циклопах, – одна сторона понимает это слово [никто. – Н. Я.] в значении нарицательном, другая – в собственном»[1398]. «Несостыковки» «вновь приобретенных» и «исконных» значений он называл «идиотизмами»[1399], сравнивая с явлениями парономазии в лингвистике: в устах гомеровской Андромахи, героини «новой рапсодии», военные пассажи сохранились, по мнению Альтмана, лишь в силу рудиментарной связи со значением ее имени («сражающаяся с мужами»).

К раскрытию потерянных («нарицательных») значений приводил и анализ семантики аллитераций, нередко сопровождавших в гомеровском эпосе имена персонажей: «В отношении же к собственным именам мы имеем не „фигуру“ (пусть иногда поэтическую, а нередко и риторическую), а живое лицо, увязанное своим именем с присущей ему функцией, оправдывающее себя не в слове только, а и в действии»[1400]. В рефлексии Альтмана над семасиологическим подходом явно присутствовали следы полемики с формальным методом, имеющей истоки в том числе и в пройденной им «символистской» школе. Эти разногласия он намеренно подчеркивал в предисловии к книге «Пережитки родового строя в собственных именах у Гомера»: «…сюжет, конструкция и композиция поэтического памятника, все те элементы, которые трактовались сугубо формалистически, они, оказывается, получают правильное осмысление лишь при их семасиологическом осмыслении, обязательном не только для лингвистов, но и не менее для литературоведов, строителей новой, подлинно исторической поэтики[1401]. <…> Даже и созвучия, и аллитерации, эти, казалось бы, наиболее „формальные“ элементы литературного произведения, и они являются лишь производными семантической функции, и там, где формальный метод мог бы, казалось, быть особенно пригодным, и там он оказывается в последнем счете несостоятельным»[1402].