Русский Монпарнас. Парижская проза 1920–1930-х годов в контексте транснационального модернизма

На этой стадии система функций и система внутренних построений текстов могут освобождаться от существующих связей и вступать в новые комбинации: сменяются ценностные характеристики; «низ», «верх» культуры функционально меняются местами. В этот период тексты, обслуживающие эстетическую функцию, стремятся как можно менее походить своей имманентной структурой на литературу. Самые слова «искусство», «литература» приобретают уничижительный оттенок. Но наивно думать, что иконоборцы в области искусства уничтожают эстетическую функцию как таковую. Просто, как правило, художественные тексты в новых условиях оказываются неспособными выполнять художественную функцию, которую с успехом обслуживают тексты, сигнализирующие своим типом организации о некоторой «исконной» нехудожественной ориентации[131].

Возникает соблазн рассматривать эстетические сдвиги, произошедшие в межвоенный период, а конкретнее – упадок романа и расцвет всевозможных (псевдо)документальных жанров, как очередной виток динамического процесса, описанного Лотманом, в котором «верх» и «низ» иерархии просто меняются местами, однако жанр человеческого документа в том виде, в каком он бытовал у младоэмигрантов, усложняет этот бинарный взгляд на литературную эволюцию. Почти все человеческие документы, созданные русским Монпарнасом, обладают гибридной природой, границы между фикшн и нон-фикшн в них предельно размыты. С учетом временно́й дистанции их оригинальность и неоднозначность становятся еще более очевидными.

Понятие «autofiction» (автофикциональность), возникшее в последние десятилетия и разрабатываемое наиболее активно французскими критиками, несмотря на его нечеткий характер и наличие противоречащих друг другу определений, помогает привлечь внимание к особой категории текстов, которые находятся между жанрами и одновременно подчиняются нескольким «пактам». Взгляд на нарративы 1920 – 1930-х годов, которые принято относить к жанру «человеческого документа», с позиций автофикциональности помогает более четко выявить их амбивалентную природу.

Понятие «autofiction» введено французским писателем и литературоведом Сержем Дубровским в романе «Fils» (1977), изначально – как определение его собственной идиосинкразической прозы, созданной на стыке автобиографии и вымысла. Дубровский инициировал длительную, временами достигавшую большого накала дискуссию о природе «фикшн» и «нон-фикшн» и о промежуточной зоне между ними. Хотя англоязычные теоретики также занимались этим феноменом эстетической и жанровой неопределенности и предложили свой гибридный термин, «фэкшн» (faction)[132], бо́льшая часть работ, посвященных autofiction, появилась на французском языке; об этом понятии писали, в частности, Жерар Женетт и Филипп Лежен. Сформировавшийся в итоге корпус работ изменил традиционные подходы к автобиографии и нон-фикшн и стимулировал научную рефлексию и о тех литературных явлениях, которые лежат далеко за пределами как французской литературы, так и современного периода.