Русский Монпарнас. Парижская проза 1920–1930-х годов в контексте транснационального модернизма

Какая битва? – подумал Бернар, – она отшумела и была проиграна. И случилось это не вчера и даже – хотя многие в это верят – не когда немцы вошли в Бельгию. Битва за Францию была проиграна двадцать лет назад. Когда в 1919 году мы вернулись с войны и решили повеселиться, чтобы забыть четыре окопных года, когда мы соблазнились легкими деньгами, когда целый класс общества думал и говорил: «Я! И вообще, мне на все наплевать, пока в кармане водятся деньжата». И я так думал. Я это говорил, я в это верил, как и все. Я, я, я…[382]

(Анти)герои своего времени: евреи, греки и иные «безродные космополиты»

Большинство героев популярных «романов о бизнесе» изображались как честолюбивые выскочки сомнительного происхождения, этнические гибриды с примесью еврейской крови, часто выходцы из Восточной Европы. Это соответствовало типажу напористого, агрессивного чужака, который нарушает освященное временем благолепие западного делового мира[383]. Его падение столь же внезапно, как и его взлет из полной безвестности на олигархический олимп, и поэтому, когда в 1934 году разразился скандал вокруг Стависского[384], французская публика увидела в этом подтверждение стереотипов, давно уже транслируемых культурой того времени. В середине 1930-х целый ряд французских писателей, в том числе братья Таро и Моран, начали все откровеннее обыгрывать в своих текстах антисемитские настроения. Так, согласно Морану, французская киноиндустрия была напичкана «кишащей дрянью» (racaille qui grouille) – «пиратами, как натурализованными, так и нет, которые выкарабкались из мрака Центральной Европы и Леванта к огням Елисейских Полей»[385].

Наряду с евреями в роли корыстных и честолюбивых «героев» этого времени порой выступали греки. В массовой культуре Греция перестала восприниматься как колыбель европейской цивилизации и изображалась как отчетливо неевропейский, левантийский мир. Тактика ведения бизнеса, деловая этика и внешность некоторых персонажей-греков мало чем отличались от стереотипного образа еврея – это свидетельствует о том, что греков вводили в повествование исключительно как эвфемизм. Это отчетливо видно в романе Немировски «Властитель душ» (1939). Дарио Асфар, иностранный доктор-шарлатан, богатство и роскошная жизнь которого построены на нравственной и профессиональной нечистоплотности[386], прекрасно встраивается в созданную писательницей галерею корыстных евреев, наряду с Давидом Гольдером и Беном Синнером (персонажем романа «Собаки и волки»). Однако после неоднократных обвинений в злоупотреблении антисемитскими клише, а также сознавая радикализирующее влияние расистской риторики на французское общество (особенно пропаганды, направленной против иностранных врачей[387]), писательница в более зрелых своих произведениях сознательно приглушала антиеврейские мотивы и, сохранив общий подход, стала приписывать те же негативные свойства людям, внешне не имеющим отношения к еврейству. Прежде чем остановиться на ближневосточной фамилии Асфар[388], Немировски думала назвать своего героя Пападопулос. В итоге Дарио Асфар, уроженец Одессы, «низкорослый левантиец» с «тревожным, голодным волчьим взглядом»[389], оказался наделен итальянской и греческой кровью. Первая его фраза («Мне нужны деньги!»), которой и открывается роман, четко определяет жанр «Властителя душ» как «романа о деньгах» (при этом в нем слышатся отзвуки отрывистых зачинов и финалов других произведений той эпохи, в том числе последней строки «Золота» Сандрара: «Кто хочет золота?»).