Русский Монпарнас. Парижская проза 1920–1930-х годов в контексте транснационального модернизма

Наряду с честолюбивым финансистом-космополитом, который играл главную мужскую роль в массовой литературе межвоенного периода, ар-деко вывел на авансцену героиню 1920-х годов – гарсонн. Этот неологизм еще в 1905 году придумал Ж. – К. Гюисманс в своей повести «Флорентийка», а широкое распространение он получил после выхода в свет сенсационного романа Виктора Маргерита «La garçonne» (1922)[399]. Именно этот текст во всей полноте показал новое явление – эмансипированную, андрогинную фам фаталь, которая своим дерзким поведением демонстрирует неприятие каких бы то ни было условностей. В центре романа – конфликт поколений: убедившись в лицемерии своих родителей-буржуа, Моник уходит из дома и оказывается в богемных кругах, где курит гашиш, вступает в связь с мужчинами и женщинами – и одновременно делает успешную карьеру дизайнера. При этом главным символом ее бунтарства оказывается короткая стрижка, которая и довершает ее превращение в гарсонн. Особо выделяя именно этот элемент женской моды, Маргерит подчеркивает важную социокультурную тенденцию[400]. К концу романа Моник достигает гармоничного синтеза новых поведенческих кодов и более традиционных практик и выходит замуж за преподавателя философии, разделяющего ее феминистские взгляды.

Хотя роман написан с большой долей юмора, он спровоцировал громкий скандал. Причем ярость вызвали отнюдь не подробные описания наркотических оргий или эротические сцены – они не были новшеством во французской литературе. Однако мода на гарсонн, как пишет Кристин Бард, преступила куда более серьезное табу, бросив вызов привычным гендерным различиям и прямо обратившись к лесбийским темам. Это стало ударом по французскому культу женщины: «Франция живет апологией Вечной Женственности, выстраивая на ее основании лестный образ национального “Я”»[401]. Всеобщее возмущение не смогло погасить даже авторское предисловие, в котором Маргерит заявлял о своей благородной цели разоблачения порока. Скандал стоил Маргериту ордена Почетного легиона, которого он был демонстративно лишен, однако способствовал небывалому взлету спроса на книгу[402]. В 1923 году, когда в частном парижском клубе состоялся показ фильма Армана дю Плесси, снятого по роману Маргерита, около 3 тысяч человек, не сумевших достать билеты, попытались взять здание штурмом[403]. Культовый роман Маргерита вышел за пределы художественной литературы, став текстом жизни, а созданная писателем женщина-денди сделалась образцом для подражания – ее поведение, внешность и манеру одеваться копировали тысячи модниц 1920-х годов.

Со своей стороны, Моран подверг новый женский образ критическому анализу, сосредоточившись лишь на одной из его ипостасей – деловой женщине. Героиня романа «Льюис и Ирен» бросает вызов традиционным гендерным стереотипам, беря на себя инициативу во всех областях, где традиционно доминировали мужчины. Льюиса она настолько лишает маскулинности, что этот эротоман впадает в полную пассивность, – Ирен превосходит его по деловым качествам, заставляет его терзаться сомнениями по поводу своих к нему чувств, а в итоге инициирует их разрыв, чтобы полностью отдаться бизнесу. Льюис покорно следует за Ирен, образ жизни которой предполагает постоянные перемещения. Моран обыгрывает в романе несколько антропоморфных и географических метафор, ставя под вопрос архетип, отождествляющий женщину с Землей. Оперируя привычными представлениями, Льюис ассоциирует женское начало со странами, землями, островами. Глядя, например, на рельеф Британских островов из самолета, он заключает: «Нет, Англия – не плоская, только грудь у нее маловата»[404]. Приближаясь с моря к греческому городу Митилене, он представляет его себе в виде покорного, безвольно лежащего женского тела «с узкой талией»[405]. Эта игра в метафоры распространяется и на Ирен. Льюис видит ее в минуту слабости – и воображение мгновенно подсказывает ему удобное сравнение: «Ирен покоилась, уронив голову Льюису на колени, она была подобна греческому городу, который тиран напитал своей отравой»[406]. Однако этот традиционный лексикон мужского доминирования не способен адекватно передать положение Льюиса. Воображая себя повелителем женщин и стран, он впадает в самообман. Преодолев непродолжительную летаргию, Ирен освобождается от зависимости от Льюиса и самостоятельно устраивает свою судьбу в международном финансовом мире. Саму себя она воспринимает как потомственную мигрантку: «За моей спиной века торговли, свободы, эмиграции»[407]. Образ Европейского континента связывался с образом женщины еще со времен возникновения мифа о похищении Европы, однако в своем романе Моран кардинальным образом пересматривает эту ассоциацию. Современная женщина не ждет покорно, когда ее отыщут, покорят или похитят, она сама активно осваивает европейские пространства, ловко уклоняясь от преследователей.