Русский Монпарнас. Парижская проза 1920–1930-х годов в контексте транснационального модернизма

В ином, но не менее критическом ключе рассматривает мюзик-холл Немировски: в повести «Ида» (1934) она делает его местом, где развертывается драма современности. Немировски ведет читателя за кулисы и открывает перед ним внутренний механизм музыкального шоу через опыт одной из «герлз», которая в течение долгих лет каждый вечер безупречно исполняет перед восторженными зрителями один и тот же номер. Героиня повести Ида[414] представляет собой женский вариант Давида Гольдера: бедная еврейская девушка из Восточной Европы, она становится звездой французского шоу-бизнеса благодаря таланту, железной дисциплине и сверхчеловеческим усилиям. В своем роде, она тоже «золотоискательница», вот только влечет ее к славе. Ее существование, личное счастье, окружающие ее люди приносятся в жертву честолюбию. Золото становится аллегорией ее жизни и ее финального падения. Каждый вечер, облаченная «в длинный расшитый золотом плащ», она появляется на сцене мюзик-холла и спускается «по тридцати золотым ступеням» между обнаженными девушками, каждая из которых держит в руке золотой зонтик. Ида во всем превосходит свое окружение: «Никто во всем мире не способен так носить головной убор из перьев, золота и жемчугов»[415]. Несколькими точными мазками Немировски воссоздает симулякры эпохи джаза – пульсирующие огни неоновой рекламы проецируют в пространство неизменный блистательный образ Иды Сконин: «На парижских стенах, на каждом углу возникает ее изображение: она стоит, полуодетая, на золотых ступенях, со страусовым плюмажем на голове; ее имя мерцает в скупой светящейся дымке парижских вечеров, то вспыхивая, то угасая»[416]. Наряду с другими идолами эпохи коммерциализации, образ напоминающей языческую богиню Иды, растиражированный на вездесущих рекламных щитах, изменяет традиционный городской пейзаж и создает новую городскую мифологию[417].

Главную битву Ида ведет со временем: несмотря на отчаянные попытки сохранить иллюзию вечной молодости, ее тело, «которое она отладила, точно механизм», начинает постепенно сдавать, несмотря на то что каждую ночь, в одиночестве, в темной спальне, она совершает ритуал «мумификации»:

Она вернулась. И вот вечерний туалет завершен. Она лежит в постели. Лицо, лоб, руки и шея обернуты тканью, пропитанной густым кремом, от которого исходит аромат трав и легкий запах эссенций […] Горничная плотно закрывает ставни, задергивает тяжелые шторы[418].

Однако мечта египтян[419] – навеки сохранить тело нетленным в замурованных погребальных камерах – это иллюзия, и скоро Идино место на сцене и в сердцах поклонников занимают юные старлетки. В конце повести Ида падает с той самой золотой лестницы, по которой столько раз спускалась с триумфом, и это, с одной стороны, означает ее окончательное поражение, а с другой – намекает на неизбежный конец «золотых двадцатых», эпохи обманок и искусственных наслаждений. Помимо обычных своих тем, в «Иде» Немировски обращается к технологиям создания поп-звезд и размышляет о цене успеха.

Еще более подходящим, чем мюзик-холл, контекстом для исследования феномена «звезд», равно как и более общих социальных, психологических и эстетических смыслов новых развлечений, стало кино. Литература не только имитировала кинематограф, пользуясь его поэтикой и стилистикой, а также создавая экспериментальные промежуточные жанры, но и превращала кино в объект пристального изучения – писатели пытались проникнуть по ту сторону экрана, понять процесс кинопроизводства и демистифицировать притягательный мир «синема».