Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование

Роль читателя «Губернских очерков» оказывается до некоторой степени аналогична роли представителя «земства» в исторических процессах. В отсутствие опеки посторонних инстанций, таких как прямо излагающий свою соответствующую объективной истине позицию автор или наделенный полнотой власти государственный аппарат, люди должны принимать самостоятельные решения. В некотором смысле литература должна оказаться одним из «учреждений», связанных с «местными интересами», и работа по ее пониманию до некоторой степени схожа с участием в деятельности этих «учреждений».

Такое построение определило границы истолкования «Губернских очерков» современниками – в произведении Щедрина допустимы самые разнообразные интерпретации того, как же соотносятся отдельные люди и общие категории, такие как «провинция» или «народ». Так, Н. Г. Чернышевский был склонен прочитывать «Губернские очерки» как аргумент в пользу того, что даже самые отвратительные представители современного общества лично не виноваты в своих прегрешениях – винить и исправлять следует государство и общество в целом: «…если мы внимательнее всмотримся в большинство людей, выводимых Гоголем и его последователями, то должны будем отказаться от слишком строгого приговора против этих людей»[443]. Ф. М. Достоевский, напротив, воспринимал очерки Щедрина в почвенническом духе, видя в них отражение противоречия между народным единством и отдельными индивидуальностями, отпавшими от народа[444]. Все эти трактовки, видимо, не противоречат тексту очерков, который допускает самые разные толкования. В «Губернских очерках» решение социальных проблем прямо не предписывается. Вместе с тем описанные нами свойства поэтики Щедрина диктуют одну общую особенность всех интерпретаций: во всех них оказывается, что отношения личности и общества становятся принципиальной проблемой, настоятельно требующей разрешения. Эта поэтика вполне соответствует позиции Щедрина-писателя, одновременно печатавшегося во вновь созданном «Русском вестнике» М. Н. Каткова и тесно связанного с кругом вовсе не поддерживавших Каткова славянофилов[445], то есть признававшего актуальность самых разных общественных позиций в условиях готовящихся в стране перемен, однако едва ли отождествлявшего эти пути.

Многочисленные подражатели «Губернских очерков» также интерпретировали их по-разному. Едва ли не в каждом номере любого русского толстого журнала 1857–1858 годов можно наткнуться на «обличительные» очерки, на поверхностном уровне в целом воспроизводящие щедринскую модель: некий путешественник, обычно чиновник, сталкивается с тем или иным жителем российской глубинки, рассказывающим о притеснениях со стороны чиновников и «бар» или признающимся в собственных преступлениях[446]. Вместе с тем далеко не всегда эти произведения должны были восприниматься как вымышленные – подчас прямые параллели с персонажами Щедрина встречаются в описаниях, которые, видимо, должны читаться как документальные. Процитируем, например, публикацию в «Русском вестнике», где дана прямая отсылка к фикциональному щедринскому городу Крутогорску: «Таково положение нашего ясногорского городничего. Но что значит оно в сравнении с положением его собрата в губернском городе, с положением крутогорского полицмейстера?»[447]

Эта «обличительная» литература, как известно, стала предметом полемики между А. И. Герценом и радикально настроенными сотрудниками «Современника», среди которых были Чернышевский и Н. А. Добролюбов, резко осуждавшие произведения Щедрина[448]. В то же время сотрудники «Современника» исключительно высоко отзывались о самом Щедрине, который вскоре стал постоянным сотрудником этого журнала.

Можно предположить, что произведения радикальных сотрудников «Современника», таких как Н. Г. Помяловский или сам Чернышевский, также во многом ориентировались на щедринскую модель[449], однако понятую не так, как это сделали «обличители». Если для авторов многочисленных очерков о злоупотреблениях российских чиновников главным достижением Щедрина было смелое изображение действительности, то для радикалов из «Современника» намного важнее был сам тип доступа к реальности, предполагавший прямой контакт читателя с социальной действительностью: литература для них, как и для Щедрина, должна была не обозначать лежащую за ее пределами социальную действительность, а прямо на нее указывать, апеллируя не к типичным образам, а к конкретным индивидуальностям. В этом смысле автор «Губернских очерков» был едва ли не первым в русской литературе (за возможным исключением Герцена) представителем радикального проекта литературного реализма, предполагавшего прямую связь литературных произведений с действительностью.

Именно как прямое воздействие на читателя Щедрин определял функции искусства в своей статье «Стихотворения Кольцова» (1856), частично запрещенной по цензурным соображениям и выражавшей достаточно радикальные взгляды на искусство: