Русский романтизм

труднение: он знает, что письмо — интрига Адель, но почему

оно соответствует действительности, ему непонятно. Выясняется

это значительно позже. Он узнает истину вместе с Юлием

после большего перерыва. В драме Ивельева читатель готов

заподозрить Ольгу в измене, так как он принужден сопоста-

вить пропажу ее кольца — с таинственным его появлением у Мо-

лодинцева. У Дюма, как было отмечено, занавес опускается,

оставляя зрителя в неведении относительно судьбы Сен-Ме-

грена. Развязка до конца недосказана.

Особенно любит эти приемы Гюго. Его недоконченная

драма „Близнецы" — вся построена на постепенном раскрытии

тайны „неизвестной" маски, которую освобождает из крепости,

по каким то, скрытым от читателя мотивам, граф Жан. Он по-

является сначала тоже под названием „человека". В переводной

драме Краснопольского „Железная Маска" (1806), шедшей на

сцене Александр, театра в 20 — 30 годах, — тот же сюжет и

те же приемы заинтриговывания: таинственная железная маска

заключена в крепость из каких-то загадочных политических

соображений. В другой драме Гюго „Лукреция Борджия", Дже-

наро — не сын рыбака, хотя и вырос в его семье. Когда ему

исполнилось 16 лет, приехавший н е з н а к о м е ц посвятил его

в рыцари. Тайна его рождения, являющаяся основным драма-

тическим моментом, раскрывается для зрителя и героя одно-

временно только в последнем акте, когда убитая им Лукреция

оказывается его матерью. У Фредерика Сулье в „Eulalie de

Pontois", (перев. Д. Григоровичем на русский язык под назва-

нием „Наследство", 1844 г.) — применен резкий й интригующий

перерыв. Евлалия, обвиненная в убийстве, и с ч е з а е т . Лишь

в конце следующего акта зритель узнает ее в счастливой жене

художника.

V

Таким образом, драма Лермонтова создана в стиле роман-

тической мелодрамы, господствовавшей в это время на рус-

ской сцене и сообщившей „Маскараду" - - ряд образов, моти-

вов, ситуаций и приемов композиции. Школа Шиллера и Гри-

боедова, пройденная поэтом, отодвинута влиянием новой лите-

ратурной традиции. Во Франции мелодрама, как известно,

явилась некоторым компромиссом между романтической теорией

и сценической практикой: это не помешало современникам

воспринять ее, как решительный „протест" против классиче-

ской трагедии с ее правилами, однообразием тона и ограни-

ченностью тем и героев. Не случайно увидели в ней также

другой протест, выходящий за пределы литературы и имев-

ший уже социально-революционное значение *). На русской

почве к этому времени „форма трагедии также достаточно

обветшала" (Вольф „Хроника"). Почва для усвоения нового