Русский романтизм

раде—раскрывает конец любовной истории, характеризуя его

мотивом безнадежного горя незнакомки и мотивом измены не-

знакомца, вводящим новое, чисто эпизодическое лицо, объ-

ясняющее измену, — женщину в домино с голубенькими

глазками.

1) См. З е л и н с к и й , т. III, 475; там же отзывы Дружинина, И. С.

Аксакова, Ап. Григорьева.

1361

Вся история любви незнакомки, сжатая до трех моментов,

фиксирующих каждый в отдельности лишь определенный этап

в развитии страсти, имеет особую форму развертывания сю-

жета. О любви незнакомки читатель узнает лишь то, что во

время своих встреч видит, слышит и наблюдает рассказчик.

Вот почему развитие действия дается в форме следующих

друг за другом портретов героини и героя; переход от одного

портрета к другому в последовательном ряду их образует сю-

жетное действие. В рассказе о первой встрече описывается

лишь внешность героини, охваченной страстным волнением;

незнакомец очерчен вскользь („мужчина такого же почти

роста, как я", стр. 244) *); при второй встрече помещены

портреты обоих действующих лиц; она — с выражением

„страстного, до безмолвия страстного блаженства", а незна-

комец „глядел на нее смело и весело и, сколько я мог заме-

тить, не без тайной гордости любовался ею. Он любовался

ею, злодей, и был очень собою доволен и не довольно тронут,

не довольно умилен, именно умилен" (стр. 253). Переход от

первого портрета героини ко второму обнаруживает нароста-

ние и усиление в ней чувства любви, а портрет незнакомца,

в котором подчеркнуты недостаточная умиленность воз-

любленною и самодовольство, помещенный рядом с портретом

героини, уже заключает намек на развязку любовного действия,

которая тоже дана в портретной форме. Наблюдая за героиней

на маскараде, рассказчик отмечает ее позу, в которой „было

что то до того безнадежно-горестное" (стр. 265), „протянув

голову и уронив обе руки на колени, сидела она равнодушно

и небрежно" (стр. 269).

А за портретом незнакомки следует портрет незнакомца,

и это следование устанавливает определенные между ними от-

ношения. „Я узнал его тотчас: он почти не изменился. Также

красиво вился его русый ус, такой же спокойной и самоуве-

ренной веселостью светились его карие глаза... Поровнявшись

с нами..., он прищурился, и чуть заметная, но нестерпимо

дерзкая усмешка шевельнула его губы" (стр. 269—70).

Такая свернутая сюжетная форма не была чем то новым

в „Трех встречах". Мы находим ее еще в „Записках охот-

ника". Так, сюжет „Свидания" имеет еще более эмбриональ-

ный характер: в раскрытии сюжетного действия выдвинут